КОНЦЕПТУАЛИЗАЦИЯ ЧИСЛОВЫХ ОПЕРАЦИЙ В ПОЭТИЧЕСКИХ ТЕКСТАХ
Тема числа, не имеющего отношения к количеству, способного превращаться в понятие или символ вне отношения к количеству, была разработана уже Плотиным в «Трактате о числе» и неоднократно проинтерпретирована, например, А.Ф. Лосевым [см. Лосев 1999]. Одной из первых оппозиций, которая возникает при концептуализации числовых операций в поэтических текстах, также является оппозиция количество vs. число.
В поэзии реализуется оппозиция «семантика числа, которая не коррелирует или ограниченно коррелирует с количеством, vs. семантика числа, которая соотносима с количеством». Соответственно, в первом варианте образы арифметических операций почти утрачивают количественную семантику. Условно можно противопоставить поэтов, воспринимающих арифметические операции по отношению к единице (прежде всего транслирующих модель «Я как единица»), тем, кто трактует их объектно, как операции счета, количества; в последнем случае Я не деформируется под влиянием арифметических операций.
У В. Хлебникова язык предстает как научное магическое вопрошание слов, чисел и букв: «Числу в этом положении присущи свойства божественной власти» [Хлебников 2000: 44]. Единица выступает как основной
360
Бог, она венчает уравнение: «Молнийный блеск там, единицы, на небе уравнений, дает новый шаг путника страны звуков» [Там же: 41]. «Храм года» кончается Единицей; соответственно, где Единица – там либо Бог, либо Я, потому что Я имеет власть добавить или убавить Единицу, венчающую любую формулу: «год состоит из ряда нисходящих степеней троек… Его храм кончается единицей, именно, 365=35+34+33+32+31+30+1» [Там же: 44]. Возникает Религия Единицы: Нас много – друзей единицы… (В. Хлебников).
Концептуализации чисел подчинена апология единицы и Единого, при этом Единое служит предикатом Единицы: Я видел, что черные Веды, / Коран и Евангелие, / И в шелковых досках / Книги монголов / … / Сложили костер / И сами легли на него – / Белые вдовы в облако дыма скрывались, / Чтобы ускорить приход / Книги единой (В. Хлебников). Система символизируется единицей, и под знаком Единицы отождествляется Система и Судьба: В едином шелке / Ткало веретено. Единица и единая Система сакрализуются: Хлебников говорит об «одной священной и великой мысли, в которую превращались бы все остальные мысли» [Там же: 108].
В связи с понятием Единицы мыслится понятие основания. Единица выступает одновременно как вершина и как основание. Уравнение времени, по Хлебникову, похоже на дерево, где Единица – это ствол. В то же время, «громадное число оснований пространства» [Там же: 16] непрочно, и, по Хлебникову, получается, что чем больше у стула ног, тем менее он прочен. Таким образом, Единица выступает как самое прочное, некое идеальное основание, подобно майскому дереву – без корней (у чисел тоже вырванные корни). Идея простого основания переносится на наиболее близкие к Единице Двойку и Тройку – но ни в коем случае «не далее», как говорит сам Хлебников – Единица может быть вверху или внизу и так или иначе мыслится наипрочнейшим основанием, но лучше ее перевернуть по типу дерева:
Чертеж? Или дерево?
Сливаясь с корнями, дерево капало вниз
И текло древесною влагой
(В. Хлебников).
Но и в языковой системе Единый язык находится одновременно и вверху или внизу и так или иначе мыслится наипрочнейшим основанием прошлого и будущего. Фигура дерева корнями вверх (перевернутого дерева) вызывала интерес у многих поэтов, например у П. Целана: «в книге Гершома Шолема “О мистическом облике Божества” Целан подчеркнул фразу: “Это некое дерево, растущее сверху вниз, – образ, известный нам по многим мифам,” – и приписал на полях: “См.: Я слышал”… труды Г. Шолема по каббале и Талмуду находились в библиотеке Целана» [Баскакова и Белорусец 2008: 290].
361
Дробь у Хлебникова – это я под угрозой распыления. Я – это и целая единица, и единица как делимое одновременно; дробь в данном случае очень удачна как формула самоидентификации:
Узнать, что будет Я, когда делимое его – единица
(В. Хлебников).
Х
лебниковскую
единицу (я)
можно представить в виде парадоксальной
формулы: 
, где Х = 1.
В то же время +1 и –1 обратимы, единица одновременно репрезентируется положительной и отрицательной (мнимой) величиной, при этом +1 реализует космическую семантику единицы, то есть единица мыслится как расширение себя до земного шара и до вселенной, а –1 – как телесное воплощение (кровяной шарик; место в комнате, когда ты вышел; концепт «нет меня» и т.д.). Эти образы Хлебникова соотносятся с теорией мнимых величин П. Флоренского – как попыткой понять соизмеримость целостности и дробности, доказать существование не-Единицы, либо нет‑Единицы: «Природа чисел такова, что там, где существует да единица, существует и нет единица и мнимые» [Хлебников 2000: 119]. Конвертируемость «+1» и «–1» находим у Хлебникова, например, в поэме «Ладомир»:
Он взял ряд чисел, точно палку,
И, корень взяв из нет себя…
Того, что ни, чего нема,
Он находил двуличный корень…
или в «Досках судьбы»: «множитель да-единица как указатель пути сменяется множителем нет-единицей, +1 и –1» [Там же: 13]).
Единица-Творец видит вокруг себя дроби и, в идеале, собирает все воедино под контроль Единицы. Хлебников декларирует «волю к наименьшим числам» [Там же: 16]. Возникает диктат Единицы, причем Двойка попадает под Единицу и от нее неотделима: Две священной единицы / Мы враждующие части (В. Хлебников). Конфликт появляется в Тройке, взаимодействии с другим-живым; Тройка – это зачатие, которое изначально несет в себе разложение и смерть, поэтому числа начиная с Тройки должны представлять пугающую множественность.
Показательно соотношение единицы и операции деления через понятие раза: у «разовцев»1: «“Раз” – одна из тех русских морфем, которые глубже всего выражают наше теоморфное восприятие мира» (Дружинин С. Цит. по [Абрамов 1991]). «Раз» трактуется как «то первое начало, из которого выводятся все остальные» [Там же], воплощая сходную с
362
хлебниковской философию единицы, той единицы, которая всегда в основании.
Рассмотрим еще один характерный текст «разовцев»: «Итак, в русском языке, пока он, не расхищенный язычниками, был святой книгой единобожия, запечатлены следующие уставы древнейшей веры:
Раз един.
Разом сотворен мир.
Раз – условие всех вещей.
Раз разделяет, и Раз во всем, что разделяется.
Разное – это свойство и собственность Раза.
Раз разрастается из себя и с каждым разом становится больше Раза. (“Раз на Раз не приходится”)» [Там же]. Если коротко проинтерпретировать концептуализацию раза у Абрамова, то можно утверждать, что семантика раза как единицы способна вбирать в себя все арифметические операции кроме операции сложения: раз как умножение (возьмем столько-то раз), раз как деление (раз-деление) и раз как вычитание (разность). В подобной трактовке семантика всех операций кроме сложения не противоречит семантике единицы как основания и первоначала.
Можно последовательно рассмотреть Единицу в связи с концептуализацией четырех арифметических операций. Единица и деление: Единица всегда находится в оппозиции к множественности, поэтому дробление единицы приводит к хаосу, смерти, разложению. Дробление единицы может преодолеваться операцией умножения и возведения в степень. Дробление единицы выступает как числовой мортальный код. Деление может восприниматься как упразднение единицы Единица деление умаление самоуничтожение ничто: «Я, единица, становлюсь ничем через бесконечное деление и умаление…» или «Путь единицы в ничто через деление, через самоуничтожение…» [Хлебников 2000: 120]. Однако это движение может быть обратимо: в иврите איו (айн – ничто) при анаграммировании превращается в אני (ани – я); я может рассмотриваться как анаграмма ничто или наоборот; я и ничто могут постоянно меняться местами. Хлебников заимствует каббалистическую формулу взаимопревращаемости «я – ничто», хотя большинство контекстов свидетельствуют о направлении от я (единицы) к ничто (которое в таком случае трактуется как отрицательная единица): «я вышел, это значит: меня (моей единицы) здесь нет, «есть ея ничто» (нет меня)» [Там же: 119]; «Из ничего, области ничего, в мир единицы две дороги, деление и возведение в степень, а(а) – мир одного числа а, одного неравенства» [Там же: 107].
У Д. Хармса и Л. Липавского деление, как и у Хлебникова, препятствует сохранению целостности единицы и оценивается отрицательно:
363
Так неделимая неделя
для дела дни на доли делит
(Д. Хармс).
Деление у Липавского связано со смертью и с апокалипсисом, причем я выступает и как делимое и как делитель: «Но кто же в последний момент назвал вас по имени? Конечно, вы сами. В смертельном страхе вспомнили вы о последнем делителе, о себе, обеими руками схватили душу. / Гордитесь, вы присутствовали при Противоположном Вращении. На ваших глазах мир превращался в то, из чего возник, в свою первоначальную бескачественную основу» [Липавский 2005: 22].
Во многих поэтических текстах умножение, концептуализируясь, противопоставляется сложению и, напротив, соотносится с возведением в степень. Умножение семантизируется как воспроизводство Единицы, однородности и повторения. С другой стороны, сложение – как вторжение разнородного, как счет, количество. Семантика произведения, производить – может трактоваться неотделимо от единицы как умножение однородного, в частности, как результат умножения Единицы (себя) при помощи текста, музыкального объекта, картины. Так, Ю.С. Степанов, размышляя о формулировках Н.И. Лобачевского, пишет: «произведенное – то, что мы сами произвели, – устроили, соединили, сочинили (Обратите внимание на слово произведенное, – это не значит “составленное из кусочков, из частей”, – даже если это просто выделенное из тела, – например, просто “прямая линия”, – все равно это уже “произведенное”)» [Степанов 2012: 11]. В этой трактовке умножение (выделение из себя, из единицы), как и у Хлебникова, противопоставлено сложению как объектному составлению из разнородных частей.
Для Хлебникова сумма – это женское (начиная с Пифагора в европейской традиции четные числа – женские), поэтому у сложения всегда отрицательная (женская) аксиология, ведущая к бесконечности, мыслимой, кроме того, как нечто четное.
Я верю их вою и хвоям,
Где стелется тихо столетье сосны
И каждый умножен и нежен
Как баловень бога живого.
***
Так я, великий, заклинаю множественным числом,
Умножарь земного шара: ковыляй толпами земель,
Земля, кружись комариным роем. Я один, скрестив руки,
Гробизны певцом.
(В. Хлебников)
«Я понял, что повторное умножение само на себя двоек и троек есть истинная природа времени… Вера есть любовь “земная”, умноженная на
364
отрицательную единицу… В самом деле, “ничто”, умноженное на что бы то ни было, останется ничем, и это есть покой» [Хлебников 2000: 11, 100, 119]. Однородное легче объединяется числом и поддается управлению. Выдвигается идеал – быть Единицей однородного: Ужель не верх земных достоинств / Быть единицей светлых воинств?.. Хлебниковский мир в идеале – это умножение однородных элементов:
Когда умножены листы,
Мы говорили – это лес;
или:
Моих друзей летели сонмы.
Их семеро, их семеро, их сто!
И после испустили стон мы.
Нас отразило властное ничто.
И в качестве причины смерти прямо указана непохожесть: Нас отразило властное ничто. / Дух облака, одетый в кожух, // Нас отразил, печально непохожих (В. Хлебников).
У Хлебникова мир, состоящий из клочков, не может сложиться в сумму; поэт не раз говорит о неприятии сложения, о невозможности сложения для его сознания – сложение является уделом обычных людей: «счета овечьих стад… счета столбиков денег… действие сложения… С этим скарбом здесь нужно расстаться!.. Плотник, работавший над вселенной, держал в руке действие возведения в степень!» [Там же: 41]. Существо иного рода – это то, для которого «будет трудно действие сложения и близкими высшие действия» [Там же]. Идея повтора, повторения обладает положительной семантикой, так же как и умножение (или возведение в степень): «я примерял одежды повторных степеней как трудолюбивый портной» [Там же: 63]. Вообще, идея «похожести» у Хлебникова попадает в более широкое семантическое поле «однообразия-единообразия» (и соответственно – Единицы) в противовес разнообразию.
В целом ряде поэтических текстов XX века семантика арифметических операций связывается с простотой и достижением простого. Счет – это сложение, прибавление; прибавление как насилие над единицей находим, например, у А. Введенского: «Будем думать о простых вещах. Человек говорит: завтра, сегодня, вечер, четверг, месяц, год, в течение недели. Мы считаем часы в дне. Мы указываем на их прибавление. Раньше мы видели только половину суток, теперь заметили движение внутри целых суток. Но когда наступают следующие, то счет часов мы начинаем сначала. Правда, зато к числу суток прибавляем единицу».
В то же время у целой группы поэтов арифметические операции представлены простыми арифметическими метафорами, не подразумевающими концептуализации умножения, деления, вычитания и т.д. При простой метафоре семантика количества и счета сохраняется, числовая символика, на-
365
против, либо отсутствует, либо крайне редуцирована. Интересно, что в прямых метафорах сумма в основном оценивается положительно и сложение противопоставлено не умножению, а вычитанию:
И войска
идут друг на друга, как за строкой строка
захлопывающейся посередине книги
либо – точней! – как два зеркала, как два щита, как два
лица, два слагаемых, вместо суммы
порождающих разность и вычитанье Суллы
из Каппадокии.
(И. Бродский).
В метафоре И. Бродского сумма – это то, что прибавится на том свете, вычитание – то, что отнимется с этого света; подобные метафоры не входят в противоречие с общеязыковой семантикой: Скоро, Постум, друг твой, любящий сложенье, / долг свой давний вычитанию заплатит. / Забери из-под подушки сбереженья, / там немного, но на похороны хватит. / … / Вычитая из меньшего большее, из человека – Время, / получаешь в остатке слова… / … / Будто кто-то там учится азбуке по складам. / Или нет – астрономии, вглядываясь в начертанья / личных имен там, где нас нету: там, / где сумма зависит от вычитанья (И. Бродский).
Часто метафоры арифметических операций используются в традиционных мифологемах, например, достаточно частотен в поэтических текстах парадокс Зенона об Ахиллесе и черепахе:
За умноженьем – черепаха,
Зато чертенок за игрой
…
Спеленутых, безглазых и безгласных
Я не умножу жалкой слободы
(М. Цветаева);
Знаешь, Марина, я, кажется, понял: деленье
милосерднее вычитанья. Всегда остается что-то.
Пусть вдвое меньше жизни, но остается, еще вдвое
меньше жизни, но остается. И так бесконечно.
Парадоксы Зенона.
(Б. Херсонский);
Я тебе покупаю пол-
Черепахового… никому,
Ни одной и ни одному…
За деление пополам
Я еще половину дам
Утопающим судам
(Н. Кононов).
366
В метафорах с количественной семантикой умножение реализует семантику значительного увеличения, а вычитание трактуется как умаление (движение к нулю), а не как получение значимой разности: ты делаешь движенье головой / какого-то немыслимого рода / и вычитает год из года / реклама парфюмерии мужской (В. Чепелев); Толпятся годы. / Природа творит, по памяти умножая. / * * * / Умножение радости умножает скорбь (О. Мартынова).
В результате развития количественной семантики возникает простая редукция, и арифметические операции сводятся к двум: сложение = умножение, вычитание = деление. Приравнивание сложения к умножению подразумевает увеличение количественного показателя безотносительно к семантике единицы.
Многие поэты отождествляют сложение и умножение, причем результатом как сложения, так и умножения является сумма:
Сложим –
Часы
Умножим –
Минуты
(Г. Сапгир);
Он чего там сложил, потом умножил, подытожил
И сказал, что я судился десять раз
(В. Высоцкий);
множество ветра
умножение бога
зрение суммы
(П. Андрукович);
как-то
вас слишком много
нарисованная
на полях пехота
и
все же не надо с этих полей на поля
сражения
чем
вам тут плохо разве что клеточки
с
красными птичками за
рисунки-а-не-сложение-умножение2
(Л. Оборин).
Косвенно возникает оппозиция цифра vs. число, а также счет vs. код. Обратим внимание, что сумма, а не произведение получается в результате умножения, и это уже утвердилось (стало относительной нормой) в современном поэтическом языке. Видимо, слово произведение воспринимается поэтами как занятая лексическая позиция:
367
То, чего нету, умножь на два:
в сумме получишь идею места.
Впрочем, поскольку они – слова,
цифры тут значат не больше жеста
(И. Бродский).
Кроме того, с акмеистической позиции и сложение, и умножение наделяются семантикой смеси. Смесь оценивается положительно, причем семантика смеси дальше развивается как смесь разнородного: По-русски «И» – всего простой союз, / который числа действий в речи множит / (похожий в математике на плюс), / однако, он не знает, кто их сложит. / (Но суммы нам не вложено в уста. / Для этого: на свете нету звука). / … / В прошлом ветер / до сих пор будоражит смесь / латыни с глаголицей в голом парке: / жэ, че, ша, ща плюс икс, игрек, зет, / и ты звонко смеешься: «Как говорил ваш вождь, / ничего не знаю лучше абракадабры» (И. Бродский).
Смесь (сумма) – это текстообразующий образ, подразумевающий дальнейшее развитие подчеркнуто разнородных элементов. Если сложение = умножению, то есть снимается семантический запрет на умножение разнородных элементов, то можно умножить апельсины на стаканы: «Считается, что нельзя множить апельсины на стаканы. Но обыденные взгляды как раз таковы» (А. Введенский). Формула «апельсины на стаканы» становится основной моделью воспроизводства операции умножения в поэзии, оперирующей объектами, в том числе абстракциями как объектами. В поэзии конца ХХ – начала XXI века формула Введенского, неоднократно транслируясь, превращается в свою противоположность и становится формулой не обыденного сознания, а умножения как поэтизма:
Два путника, зажав по фонарю,
одновременно движутся во тьме,
разлуку умножая на зарю,
хотя бы и не встретившись в уме.
(И. Бродский).
Но и у А. Драгомощенко, несмотря на противоположность его поэтики поэтике Бродского, используется та же модель умножения:
Что получается. Посчитай безполезность
того, что сказано. Умножь на серное небо.
Раздели на вино, крапиву, признание, а дальше говори
на пальцах горячих камней. Их мало.
(А. Драгомощенко).
Более сложный вариант – умножение, мыслимое по отношению к единице, но все-таки моделирующее идею соотношения разнородных элементов:
368
Вот человек идет, витринами умножен
на то, что за спиной его стоит
(К. Капович);
И умножать достоинства
На множители градусов,
А если кто расстроился –
Пускай прибегнет к радости
(И. Жуков).
Подобная формула, однако, дает возможность в поэзии XXI века вводить любые (например, графические) кодировки и свободно использовать частеречную транспозицию:
блеф обнаруживают глаза
не глаза-глаза но глаза-уши
резкость наведенная на ∞
помноженная на слушать
(Н. Миронов).
В следующем примере сложение приравнивается к умножению: сложение и / умножение и: / все эти и – / на концах строк – / будто мне не хватает: / … / нужно сложить и – прибавить и – заткнуть этими и прорехи / вообразить себе и как действия / и как слова – как те самые / и как меня – как тебя – как идиллию – как идеал – / прибавиться и умножиться / прибавится и – умножится – / и / будто пра́вило (П. Погода).
В то же время приравнивание сложения к умножению может использоваться для преодоления сложения и сохранения единицы по хлебниковскому типу:
ФОРМУЛА
С.М.
1
+ 1 = 1
(А. Макаров-Кротков).
У некоторых авторов, несмотря на отождествление умножения и сложения и отрицания вычитания (вместо хлебниковского деления), имеет место апология единицы и умножения:
Выйдя в созвездье плюсов, минуя вычет,
не моргнув, когда минусы кличут, кличут,
мы тепло генерируем – так галактики
начинают сближаться. (В научной практике
все разбегаются в ужасе, прочь от взрыва,
от космической стужи, ее наплыва).
(Т. Щербина).
Интересен комментарий поэта, последовательно соотносящий умножение с апологией единицы: «Один – это хорошо. Это фокусирование, сосредоточение, без этого невозможно ни создать что-то, ни выбрать путь
369
(когда их много, и между ними не видно разницы), ни влюбиться. Но это и ограничение, путы, потому хочется этого одного или это одно множить» (Т. Щербина).
В современной поэзии прибавление, сложение могут трактоваться как удел обывателя в хлебниковских традициях: Для вящего прокорма / Есть у осла испытанная норма, / И он всегда прибавит к одному. / И будет два!.. И радостно ему… (А. Ожиганов). Но и деление, как и у Хлебникова, трактуется как распыление, умаление, исчезновение единицы (изойду по капле), а умножение как транслирование единицы:
То облако… тот нестерпимо светлый край
умножена окнами твоими
наша любовь к себе множится в них
многократно — к другим
(В. Аристов);
в каждой воде существует исток вещества
слепо судьбу сортирует на глину и камни
делит клепсидра количество крат без числа
срок твой на капли
(А. Цветков);
Под зеленой крышей красные не колонны столбы
по углам колокольчики ветерок дракон
речь лицо выделяет зерно крупы
отвернешься разделится на миллион
(А. Уланов).
Деление развивает семантику наготы (разделись / разделились) как отбрасывания защиты, оболочки; таким образом представляя деление как путь в ничто. В то же время единица стремится остаться единицей, но формула усложняется: сумма в данном случае трактуется как единое, неделимое и противостоит сложению (слагаемым):
по команде «кругом» мы разделись, разделились на ноль.
если есть о чем говорить, то молчи. не вздумай
называть свое имя сочиненное другими, кричать,
гримасничать жалобно и забавно, как муми-тролль.
мы не станем слагаемыми, останемся суммой.
(С. Львовский);
«созревание листа как возведение в степень двойки; солнечный свет умножения на два: от луча двойки до нежной хитрости четырех до хвои восьми до порыжелых шестнадцати; тридцати двух, сухих до простоты обеих рук разрядов; и сквозь гумус бытовых степеней и мгновенную спячку (сосну) высоких — в астральный астрагал новых мощностей» (Н. Скандиака).
370
Умножение и деление (особенно умножение на два), как и возведение в степень, связываются с поэтическими стремлениями и устойчиво соотносятся с оппозицией земного и неделимого (бытового, звездного, астрального), несмотря на стремление преодолеть эту оппозицию:
А
если жить не одним земным
И умножать
все хорошее,
По крайней мере,
На два?
…
А то мы не знали, что нас ть-«мы».
(А. Прокопьев).
Интересен комментарий А. Прокопьева к собственным строкам: «Умножать на два – действие, обратное “делению” мира немецким романтизмом на два, на мир “реальный” и мир “идеальный”»; ср. также:
в
глубине неподъемной отблески
искры
инертной отец разделитель
в
подземельях зеленой страны
…
от
ядра поэзиса к периферии
расходятся
волны чтобы
продвинуть
дело миров
и
поезд всех разделивший
уходит
наконец к звездам
пишет
к теплу их и пеплу
(К. Корчагин).
Д. Григорьев сближает умножение и деление в развернутой метафоре, объединяющей все арифметические операции. Умножение при помощи бытовой метафоры тоже связывается с делением как рождение и смерть одновременно: ЧЕЛОВЕЧЕСКАЯ АРИФМЕТИКА / Вычитание производится простым жестом – / поворотом головы налево-направо, / словно кто-то проехал / мимо, / сложение – соединением ладоней, / легким кивком, / поклоном, / соединением тел, / но за сложением обычно следуют / вычитание, деление, умножение. / Умножение производится медленным движением / по расширяющемуся кругу: / танцуют, / крутятся парами, / и однажды становятся старыми / с кучей детей и внуков, / деление – проще всего: / разламывают хлеб, / рубят дрова, / разрывают фотографии, / рожают детей….
В конце XX – начале XXI века в поэтических текстах все более обращается внимание на такую ранее периферийную операцию, как вычитание. Вычитание теперь концептуализируется как извлечение минимальной значимой разности:
371
Уравнение жара мечется
вычитая пол и окно
ни одна минута не лечится
по пути на глазное дно
(А. Уланов);
Метаморфоза – это бомба, на манер
упавших в Дрезден: принцип пылесоса,
не умноженья – вычета из недр
первоначальной формы – из лосося
потомство вычитает, например,
блеск в водопады вставленной пружины.
(А. Тавров);
Это лицо тайное вычитанье
переживает каждой своей чертой.
В нем проступает твердое очертанье,
угол какой-то – пятый или шестой.
(М. Айзенберг).
ЛИТЕРАТУРА
Абрамов 1991 – Учение Якова Абрамова в изложении его учеников. Составление и предисловие М. Эпштейна / ЛОГОС. Ленинградские международные чтения по философии культуры. Книга 1. Разум. Духовность, Традиции. Л., 1991. – С. 211-254.
Баскакова и Белорусец 2008 – Баскакова Т., Белорусец М. Комментарии // Целан П. Стихотворения. Проза. Письма. М., 2008.
Гране 2004 – Гране М. Китайская мысль. М., 2004.
Дружинин С., Гиреевский Е. «Разовые уставы» / Цит. по: Учение Якова Абрамова в изложении его учеников. Л., 1991.
Липавский 2005 – Липавский Л. Исследование ужаса. М., 2005.
Лосев 1999 – Лосев А.Ф. Диалектика числа у Плотина / Лосев А.Ф. Са́мое само́. М., 1999. – С. 823-982.
Рогов В. Религия Раза в поэзии ХХ века / Цит. по: Учение Якова Абрамова в изложении его учеников. Л., 1991.
Степанов 2012 – Степанов Ю.С. Ряды или Божественная среда // Критика и семиотика, вып. 17, Новосибирск. 2012.
Флоренский 2004 – Флоренский П. Мнимости в геометрии: расширение области двухмерных образов геометрии (опыт нового истолкования мнимостей). М., 2004.
Хлебников 2000 – Хлебников В. Доски Судьбы. М., 2000.
372
1 См.: Дружинин С. «РАЗ. К исследованию прамонотеизма древних славян», «Этимологические заметки по поводу праславянского “RAZ”»; Дружинин С., Гиреевский Е. «Разовые уставы».
2 Комментарий Л. Оборина к дефисному написанию: Конкретно в этом стихотворении они просто перечисляются через дефис (как «пьянки-гулянки»).