Н.М. Азарова (Москва, Россия)
АНАГРАММИРОВАНИЕ КАК МЕХАНИЗМ КОНЦЕПТУАЛИЗАЦИИ
(Исследование выполнено при поддержке РГНФ (проект № 13-04-00363 "Языковые параметры философских и поэтических текстов в России и Европе 19-21 вв.")
В статье будет предпринята попытка доказать, что анаграммирование в поэтическом тексте обусловлено существованием в национальных культурах определенных концептов, образованных на основе звуковых комплексов. Это явление может быть продемонстрировано на представлении при помощи анаграмм концепта смерти. Действи-
183
тельно, в большинстве поэтических традиций смерть представлена сильными регулярными анаграммами, однако звуковой образ смерти может выполнять неоднозначную функцию в разных культурах.
Так, для китайского языка характерен звуковой образ – табу, предполагающий непроизнесение смерти, избегание смерти. Табу подвергается не только сама лексема, но и все омофоны, например, смерть 死по-китайски произносится как si [сы], что читается так же, как четыре 四 [si], поэтому четверка считается плохим числом, четверка табуируется в китайской традиции, ее избегают произносить вслух.
Напротив, для иврита характерны анаграммы превращения, предполагающие комбинаторное оперирование тремя согласными корня. Анаграмматическому мышлению способствует тот факт, что абсолютное большинство корней трехбуквенные. Техника анаграммирования является одной из ведущих в традиции каббалистики; в частности, хорошо разработаны анаграммы смерти. Представим один из вариантов разработки концепта смерти при помощи анаграмм: קבר (ке́вер) – могила преобразуется в רקב (рака́в) – разложение, или в другой огласовке רקיב (раки́в) – пустота, а в следующей трехконсонантной комбинации בקר (бо́кер) – утро. Согласно каббалической трактовке, в могиле от тела человека остается то немногое, из которого потом и восстанавливается тело при воскрешении мертвых; и это произойдет «утром духа»; анаграммы смерти, таким образом, предполагают наличие (нахождение) семантики воскресения. Анаграммы в этих трансформациях служат преодолению смерти путем превращения смерти во что-то иное.
Для европейской традиции более характерны анаграммы напоминания о смерти (имплицирование memento mori), сообщающие о присутствии, близости или страхе смерти. В то же время звуковой образ смерти может использоваться как заклинание, чтобы «отвадить» смерть.
Под анаграммой в европейской традиции обычно имеется в виду фоносемантическое соответствие, образуемое консонантным трифоном, в том числе в варианте контактного дифона и дистантного монофона; три согласные в дистантном положении не формируют анаграммы. Очевидно, существуют некие межъязыковые (межкультурные) анаграммы (комплекс MRT может представлять звуковой образ смерти не только в русском языке) и некоторые другие анаграммы, которые связаны только с определенными языками.
184
Основная анаграмма смерти в русском звуковом сознании – это трехконсонантный комплекс МРТ (анаграмма МРТ может фигурировать и в варианте ТРМ). Когда носитель русского языка слышит этот звуковой комплекс, он невольно относится с предубеждением или со страхом к понятиям, выраженным словам его содержащими. Например, хотя известно, что МРТ и рентген – это сходные медицинские процедуры, МРТ страшит носителей русского языка больше, чем рентген. Очевидно, пугает сам комплекс согласных, представленный в таком «абсолютном» варианте, как МРТ; он подспудно воспринимается как чистый образ смерти, некое подобие аббревиации смерти, хотя, что важно для анаграмм, он «несознателен»: не возникает отрефлексированной ассоциации со словом смерть.
Механизмом анаграммирования ключевых концептов можно объяснить существование целого ряда констант в поэзии, которые в традиционной трактовке считались символами. Так, одним из основных образов в русской поэзии, представляющих анаграмму смерти, является образ марта. В этом смысле показательна А. Ахматова, в поэзии которой в огромном количестве контекстов март связан со смертью, например: Реквием. Эпилог. Около 10 марта 1940; Или томная лень одолела / После мартовских пряных ночей? / … / Мой счастливый, богатый наследник, / Ты прочти завещанье мое; Он мне сказал: Не жаль, что ваше тело / Растает в марте, хрупкая Снегурка!
Март разными способами сопрягается со смертью у большинства современных поэтов:…добрые мягкие руки / марта кропили меня землей, / теплой и талой: лоб, глаз светосилу, / русский язык похорон, чернозема сытную ласку. (А. Иличевский. Март); плющит олово мартовских кузниц / в брошку бабочки, в мертвую трель (А. Найман). Самим своим присутствием в тексте слово март может сообщать семантику мертвости любому из предметов, например, у Г. Зелениной капуччино становится смертной пучиной именно потому, что видится мартовскими глазами: Только когда-нибудь / Он влюбится и в мои / Мартовские глаза / Двухлетней давности /.../ И кофейня станет молельней / Капуччино – смертной пучиной. Сам март предстает в образе мертвеца, он не только несет смерть, но метонимически умирает сам:… в ноябрьской яме декабрь и март / Лежали как удавленники (Н. Кононов), а у Н. Черных Царицынский парк сравнивается с утопленником в марте, причем утопленниками предстают и парк, и сам март: Что же с нами, Царицынский парк, / сладковатый в начале июня и разбухший, как будто утопленник, в марте? Март выступает как
185
некое маркированное время смерти, поэтому и женский праздник, 8 марта, тоже определяется как время смерти: “А сегодня, – продолжает, – Восьмое марта. / Давай не будем портить праздник его банку и кредиторам”. /…/ …потом говорит: “Девятое. / Время смерти ноль ноль ноль две. Зер гут”. (В. Чепелев).
Наиболее эпической разработкой одного приема является цикл стихотворений Е. Мнацакановой «Настанет март». Текст Мнацакановой организован как партитура католической оратории; многочисленные повторы превращаются в масштабную просодическую и графическую разработку темы смерти. Тема отрицания смерти, в частности нет в постпозиции, призвана заговорить смерть. Такой тип анаграммы по отношению к смерти можно условно назвать заклинательной анаграммой: НАСтанет МАРт как будет МРАк нас ТАМнет / НЕстанет НЕ станет настанет НАС / НЕстанет НЕ НЕ НЕ станет /…/ не станет нас как будто март устанет / НЕ СТАНЕТ НАС но БУДЕТ МАРТ настанет. Интересно, что анаграмма МРТ в варианте март присутствует у огромного количества поэтов независимо от разности их поэтик, независимо от их поэтических стратегий.
Присутствие анаграмм смерти в тексте регулярно сопрягается с мотивом называния по имени. Более того, часто мотив называния по имени является своеобразной верификацией присутствия в тексте анаграммы смерти. Кто-то (ты сам, смерть) обращается к себе по имени в ключевых экзистенциальных ситуациях, что эксплицировано в тексте Ахматовой: Мартовская элегия /… / И казалось, что после конца / Никогда ничего не бывает... / Кто же бродит опять у крыльца / И по имени нас окликает? Ахматова говорила, что в марте кто-то стоит около окна и поджидает; очевидно, это смерть стоит около окна: Ахматова действительно умерла 5 марта 1966 года. Но и у Пауля Целана смерть появляется у окна, подходит к окну и называет по имени, хотя смерть в немецком варианте, в отличие от русского марта, представляется анаграммой STR и прямо представлено в слове: Fenster (окно) – sterben (умирать): Wenn die Schweigsame kommt und die Tulpen köpft: / Wer gewinnt? / Wer verliert? / Wer tritt an das Fenster? / Wer nennt ihren Namen zueerst? /…/ Der gewinnt nicht. / Der verliert. / Der tritt ans Fenster. / Der nennt ihren Namen zuerst. / Der wird mit den Tulpen geköpft. Анаграммы обладают еще одним «загадочным» типологическим свойством – отождествлением с говорящим, самоназыванием, именно поэтому, как известно, поэты несознательно анаграммируют собственное имя в текстах. В заглавии последней книги Ю.С. Степанова «Мысля-
186
щий тростник» присутствует неявная анаграмма МРТ (МТР), это скорее криптограмма1. Мыслящий тростник – это, собственно, сам автор: несмотря на явную аллюзию на тютчевский (или даже более ранний, паскалевский) образ, анаграммирование смерти здесь связано с самоидентификацией. В конце жизни автор, безусловно, несознательно, идентифицирует себя со смертью, определяет себя при помощи анаграммы смерти; название (анаграмма) выступает как некая уступка смерти.
Философ-обэриут Л. Липавский в «Исследовании ужаса» рассматривает ситуацию оклика по имени, то есть, когда человек явно слышит в абсолютном безлюдье. В тексте, связывающем понятия ужаса и называния по имени, содержится аллюзия на конкретный эпизод из «Старосветских помещиков»; «...слышать голос, называющий вас по имени, который простолюдины объясняют тем, что душа стосковалась за человеком и призывает его, и после которого следует неминуемо смерть» [Гоголь 1984: 27]. Чрезвычайно существенной является строка, которая объясняет, что самоназывание характерно для экзистенциальных ситуаций: «Но кто же в последний момент назвал вас по имени? Конечно, вы сами. В смертельном страхе вспомнили вы о последнем делителе, о себе, обеими руками схватили душу… страх есть имя собственное» [Липавский 2005: 22, 28]. Далее в тексте философа анаграммируется его собственное имя Леонид Липавский, связываясь с ключевым понятием Полдня (как продолжения ницшеанской темы) и темой страха (Пана). Устанавливается соотношение между именем собственным как последним прибежищем (или первоначальным называнием) в экзистенциальной ситуации и ключевым термином (ницшеанский полдень, смерть) как именем собственным. В предстоянии перед смертью поэт (или философ) «несознательно» обращается к собственному имени (или его репрезентации) как к последней инстанции (это в то же время является и одной из реализаций автокоммуникации), именно поэтому смерть в экзистенциальной ситуации окликает, зовет тебя по имени.
Метод обнаружения анаграмм в поэтическом тексте дедуктивно- индуктивный: если обнаруживается регулярная анаграмма, в нашем случае МРТ, можно с большой долей вероятности предположить, что она может функционировать и «палиндромически» (ТРМ). Следую-
187
щим шагом будет предположение существования некоторых поэтических констант, слов, которые содержат эту анаграмму, например трамвай. При проверки этого предположения по текстам оказывается, что результат превосходит все ожидания: трамвай в семантическом поле смерти появляется не у отдельных авторов, а у абсолютного большинства. Трамвай, как и март – оказывается одной из сквозных анаграмм смерти. Как и март, трамвай в поэзии XX – XXI вв. независимо от поэтической стратегии, от характера поэтики, от стилистики появляется в одной и той же функции, несет смерть: В качке – / будто бы хватил / вина и горя лишку / инстинктивно / хоронюсь / трамвайной сети. / Кто / сейчас / оплакал бы / мою смертишку / в трауре / вот этой / безграничной смерти! (В.Маяковский). У Мандельштама в одном из самых сильных контекстов, связанных со смертью, сами номера трамваев «А» и «Б» имплицируют смерть:
Я трамвайная вишенка страшной поры
И не знаю, зачем я живу.
...
Мы с тобою поедем на «А» и на «Б»
Посмотреть, кто скорее умрет,
Сюжеты смерти под трамваем, смерти в трамвае или на трамвайной остановке – присутствуют у М. Булгакова, и у Б. Пастернака, и у Д. Хармса: и в доказательство мы ляжем / с царицей прямо под трамвай.
Результаты эксперимента свидетельствуют в пользу того, что в основании нашего восприятия смерти во многом лежит ее звуковой образ. У И. Бродского довольно много контекстов, связанных с трамваем, например, трамвайный поворот концептуализируется как поворот к смерти: подумать вдруг, что если умирает, / подумать вдруг, что если гибнет дом, / вернее – если человек сгорает, / и все уже пропало: грезы, сны, / и только на трамвайном повороте / стоит бугор – и нет на нем весны – / то пепел возвышается до плоти. / Я пепел посетил. Бугор тепла / безжизненный. Иначе бы – возникла... / Трамвай прогрохотал из-за угла. Интересно, что, несмотря на противоположную Бродскому поэтику, трамвайная остановка как смерть появляется и у А. Драгомощенко: но в миражах далеких трамвайных остановок, сухого репейника, кипрея, предвечерне вспыхивающих птиц подобные связи утрачивают насущность /.../ Где я буду, когда умру? (А. Драгомощенко). У А. Таврова трамвай как анаграмма смерти закономерно
188
соседствует с образом Пана (ср. Липавский): Мертвая мать догоняет сына на трамвайной остановке – / как же прекрасна ты, ма, как свободна теперь, юна, поцелуй на виске, / подкова танцующего небом зеленым Пана!
Поэты обычно не рефлексируют над обусловленностью появления трамвая в семантическом поле смерти, и не замечают, что подобное явление частотно в языке поэзии.
В некоторых случаях смерть представлена не классической трехконсонантными анаграммами, а двухконсонантными, например, ТР, однако в варианте ТР для того, чтобы быть опознаваемой, анаграмма должна быть в абсолютном начале слова1. ТР – смерть регулярен у многих поэтов, но наиболее системно это развернуто у В. Хлебникова как в стихах, так и в прозе. У Хлебникова отрицательная семантика, связанная со смертью, реализуется прежде всего в концепте три: именно три регулирует положение остальных понятий по отношению к смерти. Тройка означает конфликт, предполагает не просто встречу с другим, но и зачатие, тройка соединяет рождение-и-смерть. Этот конфликт – взаимодействие с другим-живым, которое сразу превращается у Хлебникова в ТР – труп; любое зачатие изначально несет в себе разложение и смерть: «Родственны тройке понятия смерти: труп, труна, туша, травить, трата, трение, трусость, тухнуть, тело» [Хлебников 2000: 78, 81, 79]; Трата и труд, и трение, / Теките из озера три! /…/ Трава мешает ходить ногам, / Отрава гасит душу, и стынет кровь. /…/ Труп неподвижный, лишенный движения, / Труна – домовина для мертвых, / Где нельзя шевельнуться, – / Все вы течете из тройки. Заметим, что ТР есть и в слове траур, которого нет в ряду Хлебникова; русское траур – от немецкого Trauer, печаль; и в слове трагический, хотя оно этимологически не связано с трауром, этимологически разные понятия трагический и траур объединяются анаграммой ТР. В. Соснора достраивают хлебниковский «смертельный» ряд творчеством: В Комарово свирепствуют трупы и триппер. / В Доме Творчества – торичеллиевы коридоры.
Необходимо отметить, что в немецком поэтическом тексте инициальный комплекс TR тоже регулярно участвует в анаграммировании смерти не только в Tränen (слезы) и Trauer (печаль), но и в treten, tritt
189
(подходить, вступать), trinken (пить), träumen, Traum (сниться, сон). Одно из самых известных стихотворений П. Целана «Фуга смерти» построено во многом на этих анаграммах: Schwarze Milch der Frühe wir trinken sie abends / wir trinken sie mittags und morgens wir trinken sie nachts / wir trinken und trinken /…/ …und es blitzen die Sterne. На русский trinken переводится О. Седаковой как пьем, сама анаграмма исчезает, так же как и анаграмма смерти в слове Sterne, которое на русский переводится как созвездье1.
Так же как и инициальный TR, инициальный комплекс GR связан в немецком (и частично в английском) языке со смертью: это и graben (рыть), которое в «Фуге смерти» означает рыть могилу. Когда Целана спрашивали, что он делал в лагере, он отвечал – мы рыли; рыть – экзистенциальная тема для Целана: в немецком слово graben (рыть) связано со словом могила (Grab): Ich grabe, du gräbst, und es gräbt auch der Wurm, / und das Singende dort sagt: Sie graben (П. Целан). Далее это развивается в тексте: …der großen / Ghetto-Rose; разорванная анаграмма GR (Ghetto-Rose) сопряжена с unsterblich – той, которая не умирает; и все-таки появляется мощная тавтология gestorbenen Toden – смертельные смерти (м.б. даже умершие смерти): …der großen / Ghetto-Rose, aus der / du uns ansiehst, unsterblich von soviel / auf Morgenwegen gestorbenen Toden (П. Целан).
В следующем примере слово Gras (трава) паронимично по отношению к слову Grab (могила); Grab и Gras образуют симметричную конструкцию в тексте: Gras überm Grab, – что усиливает анаграмму GR, которая коррелирует и с TR; обратим внимание, что GR стоит прямо под TR; работают обе анаграммы, взаимодействуя друг с другом: Auch sie wachsen rasch wie das Gras überm Grab eines Vogels. / Auch sie lockt das Spiel, das wir spielten als Traum auf den Schiffen / der Lust (П. Целан). Интересно, что русский звуковой комплекс ТР (трава) – это тоже звуковой образ смерти. Характерна межъязыковая корреляция анаграмм GR и ТР: Gras по-немецки соотносится с трава по-русски. И в том и другом случае, несмотря на различие фонетического облика, трава (Gras) попадает в ряд анаграмм смерти (вспомним, что у Хлебникова трава тоже помещена в ряд понятий, соотносящихся со смертью).
190
Любые константы, любые регулярные анаграммы смерти, в том числе уже названные, такие, как март, труп, трамвай, могут по-разному комбинироваться, при этом сама смерть может не называться; при комбинации двух или более анаграмм смерти редко возникает надобность в самом слове смерть. Так, в тексте В. Филиппова мы видим несколько комплексов с ТРМ и ТР: Вот я бегу вдоль путей трамвайных / Мимо Обводного канала. / Ангел сидит в затылке. / Заплетаются ноги трупа пылко. / И вот труп, запнувшись, падает: / Ангел выходит на свет, / Покидая скелет. / Там, за трамвайным мостом через Обводный канал, / Совсем иная страна.
Несмотря на присутствие одной и той же анаграммы в более чем одном языке, она может реализовываться с разной степенью регулярности в разных поэтических практиках. Очевидно, один и тот же звуковой комплекс может быть сильной анаграммой в одном языке и слабой – в другом. Комплекс STR в немецком языке, выявляющийся в ключевом слове sterben (умирать), представлен и в целом ряде других понятий: Stern (звезда), Fenster (окно), Schwester (сестра), Strom (поток) и т.д. Анаграмма STR присутствует и в печально знаменитом образе учителя из «Фуги смерти» Целана: Meister (учитель): Meister-смерть, собственно, и есть учитель: он träumet der Tod – «размышляет смерть», «снит смерть» или «мечтает смерть»; инициальный комплекс TR взаимодействует с STR так же, как и в приведенном ранее примере Fenster – sterben: der Tod ist ein Meister / … / wir trinken dich mittags der Tod ist ein Meister aus Deutschland / … / er spielt mit den Schlangen und träumet der Tod ist ein Meister / aus Deutschland.
Косвенно и в русском языке СТР есть, безусловно, в смерти, и страхе (и страхе смерти), однако эта анаграмма менее сильная, чем МРТ или ТРМ. По отношению к Schwester (сестра или сестра-смерть), где анаграмма STR связывает Schwester со sterben (умирать), можно предположить, что сестра моя жизнь Пастернака (учитывая, что Пастернак был практически билингв) имплицирует немецкую анаграмму, но как противопоставление – сестра не смерть, а сестра – жизнь. Аналогично у Мнацакановой в поэме «Осень в Лазарете Невинных Сестер. Реквием в 7 частях»; реквием сопряжен с сестрами, что можно объяснить межъязыковым взаимодействием, интерференцией немецкого языка, учитывая, что Мнацаканова билингв, и поэма написана в Вене. Возможно, появление сестер в реквиеме (Schwester) объясняется и непосредственным влиянием Целана, у которого Schwester как смерть – одна из ключевых анаграмм.
191
Традиционно при исследовании анаграмм возникают одни и те же вопросы: это вопрос о сознательности или несознательности анаграмм и вопрос об их верифицируемости. Любые утверждения о наличии анаграмм в тексте обычно сталкиваются с проблемой верификации: неизбежно возникает противоречие между «внутренней уверенностью в достоверности самого явления анаграмм, с одной стороны, и, с другой стороны, невозможностью найти внешние доказательства для своей теории» [Пузырев 1995: 13]. Основная проблема, поставленная еще Ф. де Соссюром, сводится к выработке метода теоретико-вероятностной проверки наличия анаграмм в тексте (минимальное количество строчек, необходимое для этого и т.д.), в результате чего делается вывод о том, что «нет никакой возможности дать окончательный ответ на вопрос о случайности анаграмм» [Соссюр 1977: 643].
С невозможностью ответить на этот вопрос связана вторая загадка – почему принцип анаграммирования не формулируется самими авторами? Иными словами, вечным вопросом при выявлении анаграмм в тексте является проблема оценки сознательности или несознательности анаграмм. В этом смысле необходимо отнести к условно «несознательным» большую часть анаграмм в поэтическом тексте.
Однако, как это было показано на примере концептуализации анаграмм смерти, проблема верификации анаграмм на основании формализованной частотности в тексте снимается благодаря регулярному появлению одной и той же анаграммы в поэтических текстах разного времени и разной поэтики и обусловленности анаграммы наличием устойчивой концептуализации звукового комплекса в языке культуры.
То, что обычно интерпретировалось как символ, было бы правильнее трактовать как устойчивую в поэтическом языке или, шире, в языке культуры – анаграмму. Связь между подобным образом и центральным концептом (смерть) построена на звуковом комплексе, обеспечивающем ассоциативную связь и вхождение в общее семантическое поле.
Временная устойчивость является важной характеристикой подобных анаграмм, и в этом смысле они отличаются от классических поэтических штампов или поэтизмов. И те и другие мигрируют из текстов одних поэтов в другие. Под поэтизмом понимается сегмент текста, однозначно опознаваемый в широкой культурной традиции как принадлежащий к «образцовому» поэтическому дискурсу. Однако
192
механизм концептуализации устойчивых анаграмм присущ не собственно поэтическому сознанию, а скорее, любому говорящему на данном языке. Несмотря на то, что март и смерть из-за частой повторяемости в поэтических текстах, безусловно, можно рассматривать как поэтизмы или даже поэтические штампы, однако их генезис «внелитературного» характера.
193
Литература:
Азарова Н.М. Анаграмма в философском тексте // «Текст и подтекст: поэтика эксплицитного и имплицитного». По материалам международной научной конференции, ИРЯ РАН. М.: 2011. – С. 128-136.
рав. Матитьягу Глазерсон. Нумерология. Огненные буквы. Мистические прозрения в еврейском языке. М.: 2002.
Гоголь Н.В. Собрание сочинений в 7 т. Т.2. Миргород. Часть первая. Старосветские помещики. М.: 1984.
Липавский Л. Исследование ужаса. М.: 2005.
Пузырев А.В. Анаграммы как явление языка: опыт системного осмысления. М.: Пенза, 1995.
Соссюр Ф. де. Отрывки из тетрадей Ф. де Соссюра, содержащих записи об анаграммах. Пер. Вяч. Вс. Иванова // Соссюр Ф. де. Труды по языкознанию. М.: 1977.
Топоров В.Н. К исследованию анаграмматических структур: (анализы) // Исследования по структуре текста. М.: 1987.
Хлебников В. Доски Судьбы. М.: 2000.
1 Криптограмма – тип анаграммы, при которой искомое слово (тема) отсутствует в тексте.
1 Это нежесткая, редуцированная, анаграмма: ТР – комплекс из двух согласных и по классическим правилам не может быть анаграммой, но в начале слова он все таки квалифицируется как анаграмма
1 Черное молоко рассвета мы пьем его вечерами
мы пьем его в полдень и утром мы пьем его ночью
пьем и пьем
…
…и блещут созвездья (П. Целан. Пер. О. Седаковой).