ПРЕ - ВРАЩЕНИЯ
Цветы могут превращаться в птиц, а птицы в цветы. Однако это явление каждый раз требует новых обоснований и доказательств! Как это происходит, или может происходить?
Допустим, посредством пения – растягивания, пропевания слова – слова на свободе и слова под ударением, выявлением созвучий, проступанием слова в слове:
оставь
оступись
и пусть
станет птением
пением тени
сонная опись птиц оперения
солнцем остужена в жуть
(в цвете есть перья)
Пример, как могут совершаться такие превращения. Тень здесь входит в пение и все вместе становится птением.
То есть новым словом, способным выразить еще секунду назад невыразимое. Ответ на вопрос В.А. Жуковского – ''невыразимое подвластно ль выраженью?''
В принципе, вероятно, нет, но искусство - это всегда попытка.
Кажется, что возможности чрезвычайно ограничены: каноном, параметрами, то есть рядом условностей... НО... новый художник появляется затем, чтобы опровергнуть предыдущее утверждение. И не только чужое, но и свое. Потому что создаются новые условности – внутри собственного творчества.
Наталия Азарова исподволь меняет стиль собственного письма. Или скорее она интуитивно записывает новое, диктуемое ей. Вот посмотрим:
окна:
над-( )
весенним птением
мост
весенний
устье
под-мост( )
птичьей тенью
когда
истоки
теплеют( )
остаток
всегда-неизвестен
|
( |
подснежники □ |
) |
|
ландыши □ |
Расподобление как новая связность. Как будто всего лишь пятна, однако на самом деле – из пятен складывается картина мира – точно так мы неотрывно можем любоваться солнечными бликами на воде, перемещением облаков, и так же на акварелях Алексея Лазарева из цветовых пятен складываются цветы и птицы с их причудливым оперением.
Здесь в тексте скобки как будто заключают в себе пустоту, но под основным текстом мы читаем содержание скобок. Мы читаем текст подряд, но останавливаемся на скобках и бросаем взгляд дальше – вниз, подобно тому как при чтении текста с примечаниями, переводим взгляд на сноску.
Вообще отказ от традиционных знаков препинания подвигает на поиск новых знаков, которые останавливают и в то же время активизируют внимание. Поэтесса буквально ловит это стремление читателя налету.
В следующем тексте, который начинается строкой ''слух расто-плен'' мы попадаем в некий симультанный вихрь слышимого и зримого. Стихотворение цветное, зрительно-яркое, тут буквы превращаются в лепестки цветка, в оперение птиц, обретают цвет моря, увиденного сквозь ресницы. Эти превращения пробегают перед нами за какие-то секунды, но уже остаются, что-то меняя в нашем восприятии.
Фонетическое напряжение в стихах нашего автора играет особую роль:
слух расто-плен
букв-забывших
начто
оперéться
Тут есть определенная нарочитость, ибо Наталия как филолог знает, что ''буквы мы видим и пишем, а звуки слышим и произносим''. Как будто специально отходит от профессионального представления в сторону профанного. Впрочем, подобные демонстрации она проводит и с орфографией – слитные написания частиц, предлогов
(какбудто, начто, илиже), фонетическая запись (пытаетца). И вот здесь она хочет произносить именно буквы, возможно, как что-то более явное, видимое. А может это все из того же посыла превращений (пре – вращений):
зародыш птицы
из цветка
Буква как обозначение звука – внутренним слухом мы уже слышим звучание.
И внутренним зрением увиденное передать графически. Например, как в этом стихотворении, напоминающем по графическим очертаниям птичку:
очень пти-
чей мелкий ще-
будто в мобильной тру-
бег в город
пичуги
Птицы, разумеется, присутствуют в такани книги густыми, постоянными нитями, равно как и цветы.
птитца
пытаетца
пошевелитца
Обращу внимание на это начальное П, в котором очевидно сосредоточена какая-то превращающая сила (надо посмотреть, что означает у Хлебникова начальное П !).
Но вообще соовершенно необязательно разгадывать все образы, шифруемые поэтом.
Кажется, наш автор тоже так считает и даже немного иронизирует по этому поводу в тексте, названном ''загадки'', к которому даны и ''отгадки'', в перевернутом виде, словно в детской книжке или отрывном календаре!
Еще вот о чем. Стихи Наталии Азаровой не так давно появились на горизонте читательского внимания. (В ''Журнале Поэтов'', в ''Футурум-арт'' и обширная подборка в научно-поэтическом сборнике ''Поэтика исканий, или Поиск поэтики''-М.,2004, наконец авторская книга совместно с Алексеем Лазаревым, с его графикой на прозрачных листах – ''Телесное-лесное''). Они не прошли незамеченными. И обращают на себя внимание в том числе своими касаниями с довольно определенным все-таки кругом авторов – это Айги, Альчук, Мнацаканова, может быть, Сапгир, Холин...
Поэтессе близка компрессивность письма, преобразования – превращения – вращения.
Но вот что интересно мне как читателю довольно хорошо знакомому с творчеством названных авторов: Наталия Азарова нашла свою линию текстового развития в этом предельно сжатом пространстве. Это не так просто. Здесь слишком много уже перепробовано, со времен раннего авангарда – до сегодняшних дней: от легкого нарушения обыденной логики до полного асемантизма. Затем добавились еще симулятивные процессы, проходившие под обозначением ''посмодернизм'', которое надо признать главным симулякром. Поскольку это определение пытались сделать основным для целой эпохи и подверстать под него все невозможное!
Так вот, в ''Цветах и птицах'' мы видим возврат почти к потебнианскому (естественно восходящему к гумбольдтовскому) пониманию слова. Наталия Азарова отстраняет лирическое начало и устремляется на поиск ''новой земли'' для поэзии,
которую я бы определил как объективированный семантизм. При этом лирическое не исчезает, а оказывется спрятано внутри, как тайный огонь жертвенников или ''спокойных'' вулканов...
Эта ситуация позволяет говорить о том, что авангардистская поэтика оказалась не такой быстроисчерпаемой, как это продолжает представляться ее противникам, проводящим время в неустанных похоронах авангарда.
Интересно наблюдать, как в книге ''возникают свежие шифры''. Визуальные образы здесь отражаются в вербальных и наоборот. Взаимопревращения. Когда возникают ''россказни песка'', ''ракушковая беспечность частей слуха'', ''густовертни гроз'' ...
Здесь три ударения в одном слове дают возможность трижды его артикулировать, выбирая каждый раз новый звукосмысл – ''стрéкóзи́ные''. И откуда-то из глубины времени выныривает ''цитата тацита'' вместе с ''малыми словами'' – ''пти – ци''.
Со всеми этими ''намеками слов'' (В.Хлебников) перекликаются отпечатки цветов и птиц – легкий полет красок, намеки очертаний, почти готовые формы мгновенно изменяются в другие, еще неведомые, в творящий хаос (см.: Ю.С.Степанов. Хаос и абсурд в поэтике авангарда.- Поэтика исканий, или Поиск поэтики. М., 2004, с.13-16, более полно в его книге ''Протей. Очерки хаотической эволюции''-М.,2004).
Неустойчивость словесных и цветовых связей, игра акцентов – все это создает ощущение сотворяющегося на наших глазах. Не конечности, не необратимости, не-не! Где формант ''не'' не (!) является отрицанием, а возможен к утверждению. Где поэт и художник становятся персонажами собственных созданий, но не в смысле ''лирических героев'', а в смысле эпицентрических фигур – вокруг них вертится вихрь слов и красок. И надо только выхватывать из пространства и тут же наносить на лист бумаги, пока не поблекли, не остыли, не выветрились, не потеряли первоначальной свежести все тех же шифров.
Возможно, здесь присутствует в какой-то мере восточная традиция – дальневосточная, уточним. И еще уточним – китайская. Ибо ''цветы и птицы'' – это жанр в китайской живописной традиции - хуаняо. В новое время крупнейшим автором в жанре хуаняо был Ци Бай-ши. Сама традиция сильно фундированна конфуцианством, что отражено в знаменитом художественном трактате ''Слово о живописи из Сада с горчичное зерно''. Рациональное здесь вступает в сложные взаимодействия с интуитивным, мир колеблется на грани постижения/непостижности.
Не будем настаивать и мы на конечности наших наблюдений и интерпретаций, попытаемся проникнуться методом авторов, последуем за ними и обнаружим, что цветы и птицы отражаются друг в друге звуко-буквенными совпадениями: ц-ц, т-т, и-е(и), ы-ы, включая в-п как близкие – губные образования.
Это почти одно и то же, с небольшими поправками.
А еще отметим такие важные совпадения в фамилиях авторов: Азарова – Лазарев!
Это азарение безусловно приближает авторов к АЗ, то есть к Академии Зауми, что мы с удовольствием здесь констатируем.
Таким образом, книгу можно рассматривать и как аналитику естественного, и как синтетику искусственного (если язык действительно вторичная моделирующая система!). В этом смысле перед нами открытая книга, в которой идет постоянное перераспределение элементов, движение, движ-ение...
Сергей Бирюков,
бивуак Академии Зауми,
авг. 2005 г., Средняя Германия.