Читая пьесы Наталии Азаровой, я невольно возвращаюсь к мысли о том, что если мир есть, он это самое «есть» определяет в себе вещами. Но что такое вещь — мне опять-таки неизвестно. В отличие от Расселла «идти» для меня также вещь, но не факт, поскольку «идти» происходит не только в представлении определенного рода движения (известно ли мне, что такое движение?), но и из того, как это движение формализуется веществом слова «идти». Вещи могут быть большими, превосходящими представление о размерах и длительностях, вещи могут существовать в областях, недоступных мерам.

Чаще мы узнаем вещи не из них (от них), но составляя паутинные карты траекторий их ускользания. Я думаю об этом, потому что в этот момент думаю о поэзии Наталии Азаровой. Иногда мне кажется, что порой, предлагая вполне опознаваемые ассамбляжи элементов, связанных между собой привычными отношениями, Азарова (словно отдаляясь и меняя оптику) останавливает некое время принятия «решения» (завершение стихотворения) и, выращивая в, казалось бы, давно остановленных значениях вещей новую недостаточность, останавливает время самого стихотворения и неуловимо переходит к другой «точке зрения». Т.е. мы видим всё «сразу», но в другой проекции, а точнее — в образующемся иными взаимоположениями контр-пространстве между смыслами, где, по Хайдеггеру, язык, не находя воплощения, но желая его, проживает моменты возможности полноты. Что возможно, мне кажется, и потому, что Наталия Азарова обладает иной мерой терпения, другим горизонтом ожидания и модусом вслушивания, в сфере которого любое суждение также играет роль некоего отражающего намерения.


Аркадий Драгомощенко