Наталия Азарова
ЭТИМОЛОГИЗАЦИЯ КАК КОНСТРУКТИВНЫЙ ПРИЕМ ФИЛОСОФСКИХ И ПОЭТИЧЕСКИХ ТЕКСТОВ XX ВЕКА.
Преподаватель XXI век. 2007, №3. С. 87-93.
Когда мы говорим о явлении этимологизации, сам термин как будто отсылает нас к научному стилю речи. Однако стремление этимологизировать, то есть выводить одно слово (его значение) из другого (других), апеллируя при этом к собственному языковому чутью или к объективному знанию истории языка и культуры, присуще не только профессиональному ученому-этимологу, но и любому носителю языка. В процессе преподавания этимологизация используется независимо от содержания преподаваемого предмета: этимологизируя, преподаватель, с одной стороны, делает более доступным (эксплицированным) введение нового термина или понятия, а с другой – косвенным образом подтверждает уровень собственной языковой компетенции и оценивает соответствующим образом компетенцию адресата (аудитории).
Этимологизация – это явление, которое имеет место как в разговорной речи (игровая, народная, вульгарная этимология), так и в языке художественной литературы, прежде всего в поэтической речи. Нас будет интересовать причины широкого использования приема этимологизации и особенности этого явления в языке философии и в языке поэзии, так или иначе сориентированной на философию. О явлении поэтической этимологизации писали В.П.Григорьев, О.И.Северская, а явление философской этимологизации и его сходство с поэтической затронуто в замечательной работе В.Н.Топорова «Еще раз о некоторых теоретических аспектах этимологии» [Топоров, 41].
Можно условно выделить следующие типы этимологизации: историческая (объективная, научная, верифицируемая), произвольная (авторская) и смешанная. Особенно интересны смешанные типы этимологизации (например, в философских сочинениях П.А.Флоренского, А.Ф.Лосева, С.Л.Франка). Приведем пример явно смешанного типа у Флоренского: в характерном тавтологическом высказывании, которое сам философ называет «поэмка», соседствует историческая, историческая-неточная и произвольная этимологизация: «”Кипяток живет кипящ” – это не бессодержательное тождесловие, а целая поэмка:… за живописующими прыгание звуками, в них и ими мыслится живое существо – попрыгунчик, поскакунчик, обитающее в котле и пляшущее от огня… от того же греческого слова происходит имя Пегаса – стремительно скачущего и взлетающего окрыленного коня, души источника… понятно, что и в слове къiпЪти здесь содержится признак стремительности.» [Флоренский, Т.2, 247-248].
Если в XIX – начале XX века строго историческая этимологизация противопоставлялась «неточной», или «поэтической», этимологизации, то во второй половине XX века это соотношение корректируется: как историчес-
87
кая этимологизация теряет свои претензии на полную верифицируемость, так и философская и поэтическая этимологизация пользуются результатами исторической. Топоров, говоря о дальнейшем развитии этимологии, рисует перспективу, «внутри которой именно пренебрегаемые виды этимологии (имеется в виду поэтическая и философская этимология – комм. мой, Н.А.) становятся ведущими, а сравнительно-историческая этимология трактуется как нечто второстепенное… “Объективная” этимология становится малоэффективной, а намеки на интенсивные этимологические решения начинают определяться разными конфигурациями “самопорождающихся” смыслов, приобретающих бесспорное первенство» [Топоров, 42-43].
В языке философии и особенно в языке поэзии этимологизация тесно связана с такими смежными явлениями, как актуализация внутренней формы слова, словообразовательная мотивация, анаграммы, паронимическая аттракция, однако не тождественна ни одному из них. Актуализация внутренней формы слова имеет место почти всегда и является обязательным компонентом этимологизации, однако не любое оживление внутренней формы слова можно назвать этимологизацией. Так, например, если сравнить два текста М.И.Цветаевой: (а) «Совсем ушел. Со всем – ушел.» [Цветаева, 326], (б) «Рас – стояние: версты, мили… // Нас рас – ставили, рас – садили, // Чтобы тихо себя вели, // По двум разным концам земли» [Цветаева, 285] – то очевидно, что лингвопоэтические приемы очень схожи. И в первом и во втором тексте имеет место актуализация внутренней формы слова, причем без произвольной пересегментации, в обоих случаях особое внимание уделяется дополнительной семантизации предлога, однако первый пример – это типичная этимологизация частично демотивированного слова, а во втором этимологизация не является задачей поэта, а скорее – обращается внимание именно на семантизацию словообразовательной структуры слова.
И философскую и поэтическую этимологизацию с точки зрения функционально-семантической можно разделить на два условных типа: сакральная (магическая, мистическая, в поисках истинного смысла, в поисках «исправления имен», в традициях грамматик и теологических средневековых текстов) и причинно-следственная (по образцу научной, где этимологизируемое слово выступает как слово-объект), но это нестрогое разграничение, и часто конкретные этимологизации строятся исходя из совмещенной, научно-сакральной стратегии. Классический пример онтологической, сакральной этимологизации, совпадающей с исторической, как средство дальнейшего конструирования понятия находим у С.Кьеркегора: «По латыни мгновение называется momentum (от movere – двигаться (лат.), что посредством этимологического выведения обозначает просто нечто исчезающее. // Понимаемое таким образом мгновение – это, собственно, не атом времени, но атом вечности.» [Кьеркегор, 184].
Не только философская, но и поэтическая этимологизация может выступать как доказательство, аргумент, в том числе и «поэтическое доказательство», когда критерием поэзии становятся, как у обэриутов, правда-неправда, верно-неверно, а не красиво-некрасиво.
Для сакральной этимологизации в поэтическом и философском тексте
88
XX века характерен поиск взаимоотношения человека и слова, установление некой «семантической интимности» слова и помещение субъекта в центр этимона. В этом смысле поэтическая и философская этимологизация хотя и неизбежно использует аналитику (расщепление, разложение, актуализацию словообразовательной структуры слова), но часто в своем целеполагании, в понимании задач этимологизации прямо противоположна аналитическому процессу и преподносит слово как нечто неделимое.
Этимологизируемое слово для философа и поэта предстает в виде порожденной и порождающей модели одновременно. Будучи соотнесенным с этимоном, слово наделяется способностью превращаться в новое понятие или порождать последующий текст. «…немецкое слово Mensch этимологически связано, например, с латинским mens, английским man или русским па-мять (где па – непродуктивная частица, указывающая на сниженную интенсивность предмета, обозначенного корнем слова… так что общее понятие человека… сужено до выдвигания на первый план человека как интеллектуального существа.» [Лосев, 12]. В подвижности и текучести языка Лосев видит творческое начало самого языка. Таким образом, независимо от того, расчленяем мы или объединяем, необходимо, чтобы целое оставалось нетронутым. Процессы этимологизации и дефисного образования словесно-семантических комплексов в этом смысле можно считать взаимосвязанными (как в примере написания память как па-мять), так как они являются выражением именно этого творческого начала, о котором говорит Лосев. Задача – расчленить (объединить) так, чтобы целое оставалось нетронутым, (чтобы слово Mensch и понятие человек соотносилось в целом не только с этимоном mens, но и со словом память, и это соотношение порождало понятие «интеллектуальное существо»).
Этимон, таким образом, мыслится философом и поэтом не как часть в слове, а как целое, тождественное производному слову. Этимон – это тот семантический заряд, целое, который разворачивается в следующее за ним понятие (тоже как целое). Философ и поэт проделывают путь перемещения от одного целого к другому, субъект помещается в центр этимона. В этом смысле можно сказать, что этимология интимна.
У Флоренского этимологизация понимается как установление «природы» слова, что, по его мнению, должно предшествовать философскому рассуждению. Это то, что должно быть установлено «прежде всего». В процессе этимологизации берется общеязыковое слово, устанавливается его истинное историческое или мыслимое философом как истинное историческое и производится операция, которая у Флоренского называется «философская терминологическая чеканка общеупотребительного слова». Задача такой чеканки – выявление «первичного» слоя (а в наших терминах – сущностной этимологии). За такой операцией стоит убеждение, что такой «первичный» слой, не замутненный поздней развитой (расчленяющей) многозначностью, является носителем целостного, полного метафизического значения слова. Такая установка в принципе перекликается с лосевским принципом поисков (установления) этимона:
«Terminus, i или termen, inis, или termo, inis происходят от корня ter, – означающего:
89
“перешагивать, достигать цели, которая по ту сторону”. Итак, terminus – граница. Первоначально… как вещественно намеченная… пограничный столб, пограничный камень, пограничный знак вообще… Как и во всех древних терминах философии, в самом термине “термин”… осязается первичный сакраментальный смысл, и это священное перво-значение – не случайность в плоскости философской… в истории философской терминологии, философская терминологическая чеканка, общеупотребительного слова проявляет в слове его первичный слой, заволоченный более поздними односторонними его произрастаниями, законно, но обедняюще, расчленяющими перво-коренную слитую полноту и метафизичность слова» [Флоренский, Т.2, 218].
Но в то же время нужно иметь в виду, что акценты у Лосева и Флоренского разные. Если Лосев в этимоне видит заряд семантической целостности, то Флоренский прежде всего ищет в коренном значении (коренных значениях) общий признак. Семантически этимон у Флоренского ближе к предикату, а у Лосева – к имени, хотя и тот и другой философ настаивают на онтологичности этимологизации. В философских текстах само грамматическое понятие корня этимологически осмысляется как «коренной», а не как «корневой», где «коренной» семантически приравнивается к «сущностному», «онтологическому»: этимологизация корня интерпретируется как «коренное» впечатление от слова («…этимоном – от корня бере, первоначально брЪ, означающего светиться, гореть, белеть – брезжить… Но это коренное впечатление не остается неопределенным категориально…» [Флоренский, Т.2, 237]).
Интересно, что приоритет первичного неделимого значения в философской этимологизации перекликается с современными лингвистическими концепциями, например с идеей, что: «Любая производность, вторичность связана с утратой некоторых свойств и возможностей исходной единицы – с их редукцией, деформацией и даже “деградацией”» [Кустова, 348].
Действительно, философами вариативные, коннотативные, семантические прорастания слова мыслятся как односторонние, обедненные и теряющие целостность первоначального значения.
Этимологизация именно благодаря такому пониманию первозначения вводится такими характерными словами-шифтерами, маркерами этимологизации в философском тексте, как «прежде всего», «уже», «еще», «на самом деле»: «Но пора вдуматься более внимательно в самую природу термина. И, прежде всего, что есть термин этимологически и семасиологически?» [Флоренский, Т.2, 217-218]; «Итак, прежде всего, что хотим сказать мы, когда говорим слово имя? Что хочет сказать каждый человек? – Конечно, разное. Но это разное вырастает у всех индоевропейских народов на одном корне…» [Флоренский, Т.2, 306]; «Уже этимологический смысл слова “предмет”… в особенности соответствующее немецкое слово для этого: Gegenstand – по-видимому указывает на то, что под ним разумеется нечто точно очерченное, как бы неподвижное, что, как таковое, есть предстоящая нашему познанию цель (“мета”) или стоит перед нами, как бы по образу твердого тела, на которое мы наталкиваемся.» [Франк, 255].
Этимологизация бывает имплицированная и эксплицированная, развернутая и неразвернутая. Существует разные степени развертывания этимологизации от одного предложения до нескольких страниц или организации целого текста.
90
Прием этимологизации, служащий основанием для формирования понятия или построения целого текста, характерен не только для философии, но и для поэзии. Как в философии встречаются целые огромные работы, построенные на развертывании понятия, которое первоначально задается этимологически, так и целые стихотворения могут не только основываться на этимологизации, но и превращать этимологизацию в поэтическое событие. Так, у Д.Хармса этимологизация в основном встречается в стихотворениях, которые можно назвать по жанру трактатами философскими, например – «I. РАЗРУШЕНИЕ»: «Неделя – вкратце духа путь // Неделя – вешка знак семи. // Неделя – великана дуля // Неделя – в буквах неделима // так неделимая неделя // для дела дни на доли делит // в будних дела дикой воли // наше тело в ложе тянет // Нам неделя длится долго // мы уходим в понедельник // мы трудимся до субботы // совершая дело в будни // но неделю сокращая // увеличим свой покой // через равный промежуток // сундучок в четыре дня // видишь день свободных шуток // годом дело догоня // Видишь новая неделя // стала разумом делима // как ладонь из пяти пальцев // стало время течь неумолимо // Там мы строим время счет // по закону наших тел. // Время заново течет // для удобства наших дел. // Неделя – стала нами делима // неделя – дней значок пяти // неделя – великана дуля // неделя – в путь летит как пуля. // Ура – короткая неделя // ты все утратила! // И теперь можно приступать к следующему разрушению. // в с ё» [Хармс, 61-62].
Текстообразующая роль этимона, когда этимон или этимологизируемое слово превращается в ключевое слово текста, появляется в сильных позициях, очевидна в стихотворении Хармса.
Этимологизирующееся понятие «неделя» является основным в стихотворении. Всё понятийное облако собирается вокруг него, определяя тем самым структуру всего текста. Хармс напрямую указывает на реальную (историческую, языковую) этимологию в строчках «Неделя – в буквах – неделима».
Далее, понятие «неделимой недели» подвергается разрушению при помощи целого ряда уже не языковых, а поэтических этимологизаций, демонстрирующих аналитический процесс интерпретации и создание концепта при помощи реализации максимально возможных этимологических валентностей слова. «Делит» и «делимость» трактуются как «дело», «дела», «длится», «долго»… В итоге деления неделимого на части образуются доли. Доля таким образом тоже соотносится с делимым и через делимое – с неделей, то есть, неделю можно воспринимать как не-долю, как нечто, в котором нельзя выделить доли.
Хармс показывает, что насильственный процесс деления на доли (воплощающийся через консонантную этимологизацию в непрерывном переразложении внутренней формы слова) – это процесс разумный, операциональный, рациональный: «Видишь новая неделя // стала разумом делима».
Философская категория времени появляется в рамках прагматики: «Время заново течет // для удобства наших дел». Необходимость времени выводится также из ratio, дела, то есть – делимого, в контексте этимологизации. В результате насильственного анализа неделя теряет соотнесенность с первоначальным (целым) этимоном – с понятием «не-делимости», перестает быть единым знаком семи – путем духа: «Неделя – вкратце духа путь // Неделя – веш-
91
ка знак семи», и превращается путем деления в значок пяти дней. Историческая основа понятна – в 1929 году христианскую семидневную неделю заменили на пятидневку. Это лишь сюжетная основа для того, чтобы путем развернутой этимологизации показать разрушающее движение рационального.
Этимологизация может быть средством пространственной организации стиха, например, в стихотворении Хармса «Падение вод»: из «небосвода» выводятся «небес<ные> воды» [Хармс, 67]. Позиция автора-наблюдателя срединная и подразумевает движение как снизу вверх, так и сверху вниз. Оба движения взаимосвязаны и взаимозаменяемы: «Надо мной открылся ход // В бесконечный небосвод» (вверх-бесконечность), «Погляди небесных вод // Льются реки в землю вот» [Хармс, 67] – (обратное движение, вниз-бесконечность).
Как и у Хармса в «I. Разрушение», у Флоренского в «XXI. – СЕРДЦЕ И ЕГО ЗНАЧЕНИЕ // в духовной жизни человека, по учению слова божия» уже в самом заглавии содержится установка на дальнейшее развертывание этимологии в тексте: «Наконец, сердце есть сосредоточие нравственной жизни человека. В сердце соединяются все нравственные состояния человека…» [Флоренский, Т.1, 537] и др.
Для этимологизации Флоренского характерно чисто поэтическое отождествление слова и вещи. Отождествление слова с вещью находит у Флоренского выражение в органической метафоре: слово имеет плоть, плоть определяется этимоном, но кроме того слово имеет костяк, представленный артикуляцией звуков: «…если возьмем слово “береза”, то как внешний факт налична некоторая артикуляция и происходящие отсюда звуки б-е-р-е-з-а; это – костяк слова… Плоть этого слова определяется его этимоном – от корня бере…» [Флоренский Т2, 237].
Этимологизация в философском тексте дает возможность мыслить конкретное имя как отвлеченное (береза как брезжение), что косвенно является средством наделения отвлеченных существительных категорией рода (т.е. брезжение как женское) или актуализации категории рода в языковых отвлеченных существительных женского рода (типа белизна, белоствольность): «Иначе говоря, это впечатление брезжения протолковано как вещь или существо, и при том существо женское и т.д.». [Флоренский, Т.2, 237]. Несмотря на то, что этимологизации Флоренского с исторической точки зрения весьма неточные, он настаивает на объективности того или иного этимона. Например: не я (мы) рассматриваю(ем), а рассматривается : «Теперь береза рассматривается под категорией субстанциональности, причем эта субстанция признается могущей иметь много разных признаков; но внешняя форма слова отмечает только один – белизну, белоствольность» [Флоренский, Т.2, 237-238].
Как в поэтическом так и в философском тексте использование этимологизации связано с повышением связности текста. Как поэтическая так и философская этимологизация не усиливает общеязыковую связность, а преобразует ее, создавая новый тип связности текста. Как видно из приведенных примеров, по отношению к целому тексту явление этимологизации можно трактовать как, с одной стороны, параллелизм, а с другой стороны, как расширяющийся или сужающийся повтор. Таким образом создаются синтагматические и парадигматические связи, а интерпретация слова получает новую формулировку в связи с этимологизацией.
92
В поэтической и философской этимологизации происходит снятие оппозиции синхронии и диахронии, то есть явление синхронно-диахронной диффузности. В отличие от этимологии в филологическом или другом научном метатексте, кроме чисто синхронной и чисто исторической этимологизации существует множество переходных и смешанных видов, в которых исторический момент может иметь больший или меньший вес. Именно такой смешанный тип этимологизации характерен прежде всего для философского текста, однако и в поэтическом мы находим примеры не только синхронной, но и смешанной с исторической этимологизацией. В работе О.Северской приводится яркий пример из поэзии И.Жданова, иллюстрирующий прием восстановления поэтическим словом диахронии в синхронном срезе языка: «исцелять – целовать – быть целым» [Северская]. Во всяком случае по отношению и к поэтической и к философской этимологизации правильней говорить не о синхронности, а о синхронно-диахронной диффузности.
В связи с установкой на семантическую целостность в философском тексте этимологизация может рассматриваться как доказательство возможности веры в противоречия, то есть этимологизация здесь выступает живой демонстрацией диалектики, заложенной в самом языке (например, когда приводятся две противоположные этимологии, одна из которых может быть историческая, другая – нет или обе являются вероятностно-историческими или даже когда обе являются авторскими).
Кроме пар «этимон и этимологизируемое слово» часто наблюдается такое явление, как «этимологические гнезда», когда в тексте присутствует более двух членов процесса этимологизации. Функционально такие гнезда могут быть направлены на подчеркивание семантической целостности, в том числе и метафизической целостности, как в поэтическом, так и в философском тексте, и на проведение семантических границ.
Литература:
Кустова – Г.И.Кустова, «Типы производных значений и механизмы языкового расширения», Москва, Языки славянской культуры, 2004
Кьеркегор – С.Кьеркегор, «Страх и трепет», Москва, изд. «Республика», 1993
Лосев – А.Ф.Лосев, Знак. Символ. Миф., Москва, МГУ, 1982
Северская – О.И.Северская, «Язык поэтической школы: идиолект, идиостиль, социолект», Москва, 2006 (в печати)
Топоров – В.Н.Топоров, Исследования по этимологии и семантике, Т.1, Москва, Языки славянской культуры, 2005
Флоренский, Т.1 – П.А.Флоренский, Т.1, ч.2, «Столп и утверждение истины», Москва, Правда, 1990
Флоренский, Т.2 – П.А.Флоренский, Т.2, «У водоразделов мысли», Москва, Правда, 1990
Франк – С.Л.Франк, Сочинения, Москва, Правда, 1990
Хармс – Д.Хармс, Стихотворения. // «…Сборище друзей, оставленных судьбою», в двух томах, Т.2, Москва, Ладомир, 2000
Цветаева – М.И.Цветаева, Сочинения, Москва, Художественная литература, 1980
93