наталия азарова: Милорава Ю. Птицы среди весенних цветов

Птицы среди весенних цветов

Раскрыв книгу Натальи Азаровой «Цветы и птицы» (Логос-Гнозис, Москва, 2006), читатель найдет для себя гамму впечатлений, - переходя в разных состояниях, от недоумения к гурманству, от вовлечения в игру, или от полного тупика, - например, ища признаки смысла в словосочетании «Павелецкое море»,- к восторгу-купания в мельчай-шей пульпе частиц звука и цвета :

терракоты

цветы

отпечатала

розовыми- пальцами

на

этрусском саркофаге

Уместной в данном случае выглядит прозрачная перекличка московских розовых пальцев с классикой - «Илиадой» Гомера :

«Но лишь явилась Заря розоперстая, вестница утра»

Ловишь себя на мысли, что и не заметил , увлеченный, этим чтением-погружением – в нем находится то, что можно назвать «новой ассоциативностью», ассоциативностью имеющей какие-то особо непривычные связи с созвучиями слов:

веками

ацтеками

москва

Изначальна полная уверенность интонации, убежденность (как говорил Бабель «… а уметь мы умели»).

Особо по поводу мастерства, с которым написаны заключительные части. С финалами стихотворения у подавляющего большинства современных авторов явные проблемы, это и неудивительно, ведь сейчас активную позицию в литературном процессе стремятся занять многие тысячи, что неизбежно приводит к его некоторой общей маргинализации. Всюду вместо концов стихотворений встречаются отписки, пседоформатирование, ложные концы, банальности, отложенные концы, обрубленный текст, механические «закругления» эллипса и пр. Наталья Азарова хорошо знает, как выстроить завершение стихотворения, - редкое качество ! - поставить ту заключительную точку, которая не отходит от русла русского мелоса, что особенно важно в заключи-

тельной стадии ритмического периода , но при том счастливо сочетается с некоей созерцательной уравновешенностью японской спонтанности ее стиха-озарения , из ниоткуда возникающего и также трепетно тающего, исчезающего из пространства, как незаметно уходят со сцены актеры средневекового театра «Но» :

прото-утро

зардеть

вблизи-птиц

павелецкого

моря

Тут такой отказ от всего привычного, экспрессия и наслаждение, в том числе самим процессом произнесения слова, самим первородным наивом слов, - такие, словно звучит будетлянская заумь, хотя никакой чистой звукописи здесь нет. Но в чем волшебство? Оно кроется в удачном способе соединения неприкосновенной фактуры русского стиха, традиционной старозаветной его фактуры с казалось бы враждебной ему легкомысленной отрывочностью, броской фрагментарностью, кажущейся ложно-небрежной эпизодичностью, мнимой поверхностностью и непосредственностью броских коммуникативных интонаций присущих урбаническому бытию, разговорному и обиходному языку города. Как и при помощи чего это удается соединить? Соединить в одно стройную ритмическую формулу, которую несут традиции русского языка, стиль древних русских текстов написанных верлибром, с их противоположностью , - с экзистенциальной безоглядной бездной обертонов мимолетного кипения жизни ?

Для этого нужен экстраординарный вихрь. Это не только волшебство, но и огромный поэтический темперамент, в той его части, на которую намекал Шота Руставели, говоря о том, что поэт может писать не только большую поэму всей жизни, но и обращаться к малой форме, в том случае если ему удастся проявить в миниатюрах соответствующую поэзии живость (или следуя переводу Н. Заболоцкого «бойкость»).

Отдельная тема полифонии и синкретизма , новые звуки, новые боги (вспоми-нается «Геометрия мой господь» – строка Тристана Тцара), тема разъединения строк и слов. Несомненно – это следы оставшиеся от дополнительных слоев погружения в текст.

Разбивка строк и слов образует многоряд, многоуровень, разных типов – параллельный или горизонтальный , вертикальный (как ацтекское узловое письмо), пересекающийся или автономный , или разбитый на ячейки; выверенный, характерный , он приводит в движение лексический и перекликающийся фонемами своеобразный «вертоград» , дает перейти к рассмотрению отдельных частей, начиная сложную мелодически-геометрическую игру создания текстов в тексте, при этом слова легко , не напрягая , превращаются в объекты дизайна.

От этих изящных манипуляций пространство и воздух стиха не теряют, а приобретают.

Такими неслучайными и дивными находками полна вся книга:

каждая точка величиной с луну

каждый пуант - мост

нашелся луч - отшелушен

от моря

в белизну

каждая пасха будит солнечным

ночи

следующий день бел пасмурным

множащимися

каштанами

подступая к сути заметно

отсутствие

новых

пространств

для

смерти

Но и здесь важны традиции при употреблении новых приемов. И стихи Н. Аза-ровой действительно имеют сходство с эпохи конструктивизма соцзаказами 20- годов, где игры шрифтами и словами применялись, как средство агитации, становясь отдельной самостоятельной частью ангажирования шедшей изнутри плаката, театрального спектакля или поэтического вечера, из глубины книжной обложки , вывески на здании или рекламы. С одной стороны в этом есть дополнительный динамизм, с другой, - в чем намеренный гармонизирующий парадокс, - знак «стоп», задержка внимания, приглашение к более внимательному чтению, что составляет желанную паузу сегодня для взора измученного бесконечным скольжением по потокам окружающей информации.

В заключение уже соединенный в одно целое текст, которым открывается достойная восхищения книга Натальи Азаровой «Цветы и птицы»:

прищурилась веками