Наталия Азарова
НЕОПЛАТОНИСТИЧЕСКИЕ КОНЦЕПТЫ
В ПОЭЗИИ ГЕННАДИЯ АЙГИ
АЙГИ. Материалы. Статьи. Эссе. В двух томах. Т.1. М.. Издательство «Вест-Консалтинг», 2006. – С. 71-83.
Поэзия Геннадия Айги отражает современную парадигму развития поэзии в плане сближения философского и поэтического слова.
Речь идет не о так называемом поэте-философе или особом жанре философской поэзии. Дело и не в том, что поэт выбирает собственно традиционные философские темы для творчества, но скорее, важно отношение к поэтическому слову не только как к образу или не как к образу, тропу, метафоре вовсе, а как к своеобразному философскому концепту.
Слово Геннадия Айги как поэтико-философский концепт и поэтико-философский концепт как таковой и будет в центре данной статьи.
Поэтико-философский концепт постоянно наполняется проницаемыми смыслами. Он длительно определяется или определяется длительностью поэтического текста, и наконец, он неизбежно противоречив. Поэзия Айги в какой-то мере может служить обоснованием современного философско-поэтического недуализма.
По Гадамеру, история философии – это история понятий. Понятие, или поэтико-философский концепт, лежащий в основе поэзии Айги, можно противопоставить научному термину. Научный термин рассматривает контексты как средство уточнения, определения, то есть положения семантических границ, но в то же время поэтико-философский концепт противопоставлен и традиционно понимаемому поэтическому слову, признающему приоритет коннотативных (как частный случай – ассоциативных или окказиональных значений) над собственно языковыми.
Поэтико-философский концепт призван «оживить» собственно языковые значения. Он должен «оставить» проросшие из предыдущих философских текстов смыслы и на основе ритмического говорения «прирастить» новые, но опять же, общезначимые смыслы. Не отношение к слову, (шире к языку) как к наличному языковому материалу, а выдвижение нормативного слова в такие позиции, в которых сам язык обретает возможность, само слово делается возможным.
71
Одновременно, «прирастить» – это «приоткрыть»; поэтическое слово Айги, таким образом, призвано воплощать задачу, поставленную Хайдеггером: слово было стерто и десемантизировано понимаемой широко фразеологичностью ежедневного или культурно-топикового употребления. Стоит задача «оживления обычного языкового слова».
К таким словам – поэтическим концептам – в поэзии Айги можно отнести «свет», «ум», «огонь», «покой», «движение», «белый», «сияние», «часть».
Говоря о философском влиянии на поэзию Айги, сам поэт и его исследователи называют Кьеркегора и Ницше. В течение многих лет Айги буквально зачитывался Кьеркегором по-французски. В самом раннем творчестве также заметны некоторые хайдеггеровские посылки (воспринятые не непосредственно из философского текста, а опосредованно – из языка культуры), а уже начиная с 70-х годов, и особенно – в 80-е и 90-е на уровне слова явно прослеживается неоплатонистическая картина.
Необходимо оговориться, что это не непосредственное взаимодействие с неоплатонистическими текстами, а влияние через понимаемую в самом широком, расширенном смысле христианскую культуру, в том числе, неоплатонизм, парадоксальным образом вычитанный из текстов Кьеркегора.
Хотя мне не очень импонирует префикс «пост», но как рабочее понимание философской позиции Айги и его отношения к поэтико-философскому слову можно было бы предложить «постэкзистенциальный неоплатонизм».
Вот несколько явных параллелей-совпадений с Хайдеггером в раннем творчестве:
и жизнь уходила в себя как дорога в леса
и стало казаться ее иероглифом
мне слово «здесь»
(«Здесь», 1958)
Хотя центральный термин – ницшеанский, «жизнь», однако жизнь как дорога в леса – это практически цитация из «Лесных тропинок» (Holzwege). Лесные тропинки, сокровенное жизни сопрягается с его же понятием здесь-бытия. Еще одно совпадение – уже рассказ Хайдеггера
72
«Путь-поле» (1) – мог бы быть и заглавием одного из произведений Айги (например, «Сон: дорога в поле», «Поле-Россия – III»)
А вот положение из работы «Гельдерлин и сущность поэзии»:
«Бытие ни в коем случае не есть некое сущее. Но раз бытие и сущность вещей никогда не могут быть исчислены и выведены из наличного бытия, то они должны свободно полагаться, твориться и дариться…» (4)
здесь все отвечает друг другу
языком первозданно-высоким
как отвечает — всегда высоко-необязанно —
жизни сверх-числовая свободная часть1
смежной неуничтожаемой части
смежной и неуничтожаемой части
здесь
(«Здесь», 1958)
Далее я приведу примеры прямой вербализации философски-поэтического недуализма: с одной стороны, слово как философско-поэтический концепт реализуется в поэзии вместо образа, с другой стороны, в философии – вместо философского термина-понятия.
а это
понятие-облако
столь неотступно-свисающее
будто явлением близко-тревожным — «нося»? —
(«Вспоминается в рост», 1962)
На уровне графики такое отношение к слову неизбежно требует дефисного написания, равнополагающего образ и понятие. В то же время пространство подчиняется имени. Графика включает пространство (как покоящееся движение – об этом ниже) в максимально нерасчлененный концептуальный комплекс. Подобный комплекс необходимо воспринимать в оппозиции к синтезу-анализу.
Предлоги, таким образом, несущие чрезвычайно важную семантическую нагрузку, оказываются в центре своеобразного пространственно-именного концепта:
73
мучает золото сон завершая
слабо присутствуя днем
и где-то основой таится лицо
свободное с ясностью санной
издали стати моей достигающее
тревожа до света на коже
уместное прятать глазами
море и флаги чужие
узкою черною влагой
сливая их с сердцем
осторожно присутствие в памяти
идеи-колес-вдоль-кустарников-выжженных
вкривь выявляет виски —
(«Весть с юга», 1963)
Несмотря на два генетива «осторожно присутствие в памяти //идеи-колес-…», «идея» и «колеса» здесь равноположены и перетекают друг в друга. «Вдоль» занимает центральное место и может относиться к любому слову ряда: «идея-вдоль», «колеса-вдоль», «вдоль-кустарников», и т.д. При редукции поэтико-философского концепта самым семантически наполненным оказывается «вдоль» как имя (то есть покоящееся движение), чем любые другие слова ряда – идея, колеса, кустарники, выжженные.
Исторически такое средство создания концепта восходит опять же к немецкой философской традиции. «Φύσιξ (Физис), осмысленное как слово-основа,.. есть расходящееся схождение-обратно-в-себя... Из этого при-ближения должно произойти само проживание-близ-источника». «Aus dem Nahe-kommen muß das Nahe-kommen-Usprung-wohnen selbst entspringen». (4, стр. 302 – 303)
светом
страдающе-в-облике-собранным
из первосвета явившись
вздрагивая
ждать
74
и создана там где обилие лета-идеи
склонно наверное к дару
где покорилось уменьшенной частью
тихим увидеть себя:
«быть»
как в сознании было бы птиц:
« — »
(«Любимое в августе», 1964)
Опять же это не «идея лета» и не «лето идеи», а поэтико-философский концепт «лето-идея».
Хотелось бы обратить внимание и на частое «быть» - один из центральных поэтико-философских концептов Айги. При всем стремлении номинализировать комплекс, превратить комплекс в имя, в готовом абстрактном русском философском термине «бытие» поэту не хватает именно глагольности. Немецкое sein–Sein – это одновременно и инфинитив, и существительное, что вообще непереводимо, например на английский язык – ср. англ. be и being. Русское «бытие» – это некая структура покоя, забывшая о движении. «Быть» в этом смысле чуть больше (чем «бытие») отвечает идее покоящегося движения, но Айги номинализирует и личные формы, например «было». Эти случаи можно протрактовать как именно постэкзистенциальное восприятие покоящегося движения
дом — или мир
где я в погреб спускался
белый был день — и я
за молоком — это долго держалось
спускаясь со мной: это был
день — как река: наплывающего
расширения света
в мир перекидываясь: я
события был — творцом
в возрасте
первотворений —
— в погреб — давно — это просто и длительно было —
…
75
где голосом я начинался —
быть — вселенной-ребенком:
был — ибо пелось и было
(«Дом в роще мира», 1987)
Здесь очевидны и поиски глагольности в имени, и наоборот – придание личным формам «был», «было», «белело» статуса покоящегося движения. Тавтологичность способствует тому, что термин, понятие, концепт теряет свою однозначность, но не иронически и не каламбурно, а ипостасийно, то есть «был» и «было» акцидентно по отношению к «быть». «Белый» также является ипостасью «было», в том числе – путем паронимической аттракции. «Белый» не знак бытия, а живая ипостась «быть», неоплатонистическая идея.
«Молоко» также акцидентно «белому». Во фразе «белый был день», хотя она не написана через черточку (а могла бы быть) – это опять же, некая троица: белый, был и день. Если сравнить стихотворение «Флоксы» 1977 года:
(давно уж для меня – лишь белизною вашей:
свободною – во всем)
Здесь «белизна», слишком абстрактная для Айги, как и бытие, употребляется только как предикат флоксов, и характерно сопряжение концепта «белизна» с «для меня». Большей части поэтических текстов Айги созвучны «белый», «бел», «бело», «белое», но не «белизна».
С одной стороны, Айги продолжает линию Хлебникова, мыслящего квантами, совмещающими в одной точке движение и покой.:
Солнца лучи в черном глазу
У быка
И на крыле синей мухи,
Свадебной капли чертой
Мелькнувшей над ним
(«Весна», 1922)
Но в то же время он мыслит движение и покой не только диалектично или квантово, но движение – как акциденцию покоя. У Плотина: «… бытие должно нами мыслиться свободным от всех
76
конкретных признаков, тогда как сущность заключает в себе эти элементы, как, например, движение, покой, тождество, различие… Движение же обладает акцидентальным бытием, потому что в сфере бытия отсутствуют индивидуальные признаки» (3, Вторая эннеада, VI, 1). И еще «…сущность вечности в умопостигаемом мире составляет покой, подобно тому, как в мире явлений движение считается сущностью времени. Понятие покоя как такового может заключать в себе понятие непрерывной длительности…» (3, Третья эннеада, VII, 2).
Чистое в долгом покое движения – чудо понятие «падает лист».
(«Долго: березы», 1978)
Концептуализация «падает лист» – это акциденция движения покою. Движению приписывается акцидентальное бытие, так как в сфере бытия отсутствуют индивидуальные признаки.
Центральным поэтико-философским концептом у Айги является Свет. В семантическое поле света попадают: «свет», «белый», «свечение», «сияние», «огонь».
Было бы интересно прямо соотнести строчки из Айги с неоплатонистическими текстами «Эннеад» Плотина и Оригена «О началах».
В самых ранних стихах «свет» – это еще не достаточная самостоятельная сущность, поэтому еще присутствуют оппозиции черный-белый, свет-тьма, которые в дальнейшем исчезнут.
белых веток над снегом
черных теней на снегу
(«Здесь», 1958)
и — жаль — кого-то — жаль — постоянно,
как резкую границу
между черным и белым;
(«Из гостей», 1960)
Далее, в более поздней лирике, «свет» мыслится вне противопоставления, то есть как сущность, к которой неприложимы предикаты.
По мере превращения света и белого в поэтико-философский концепт, черный за ненужностью исчезает. Если свет – это Бог, а белый – ипостась Бога, то к Богу неприложимы никакие предикаты,
77
он не может быть определен – в том числе, через оппозицию с черным. «Тьму», «черный» сущностный глаз отказывается видеть.
У Плотина «…дух, который отваживается взглянуть на то, на что глядеть ему не подобает, есть уже не истинный дух… это не-видеть, и вот это не-видение и оказывается для него видением тьмы» (3, Первая Эннеада, VIII, 9).
виденье - поле и ничтожна
давно мне никакая тьма
(«Деревня», 1986)
Ориген: «…чрез сияние познается и чувствуется, что такое есть самый свет… оно подготавливает слабые и хрупкие очи смертных людей к восприятию блеска самого света» (2, Книга первая, II, 7).
свободный
безучастный свет:
как будто вспять – свежо – обращено н а ч а л о:….
сияя выступит бело:
незримо-ярко-и-прозрачно! –
(«Мусорная свалка за городом», 1970)
А также
день — как река: наплывающего
расширения света
в мир перекидываясь
(«Дом в роще мира», 1987)
Ср. «Во свете Твоем мы видим свет» (Пс. 35, 10)
снега душа и свет ………….
O-Бог-Опять-Снега ………….
а будь что есть их нет
снега мой друг снега
душа и свет и снег
о Бог опять снега
и есть что снег что есть
(«Теперь всегда снега», 1978)
78
Ориген о Христе: «Он есть свет истинный, но Он не имеет, конечно, ничего общего со светом этого солнца... Далее Иоанн указывает, что Бог есть свет (Иоан. 1, 5)» (2, Книга первая, II, 6).
Слово И о а н н и ч е с к о е.
Действие – по Образцу:
Всюду-точка-молитва (движеньем-стояньем),
говорение – таяньем:
(Силою Миротворящей –
во Многом-Едином),
пауза – полнота благодарности,
(долгое – без качества долгого), -
С в е т.
(«Бывшее и утопическое (в связи с Крученых)», 1980)
Апостол Павел говорит, что Сын есть сияние вечного света (Евр.1, 3)
(лето такое – почти Вознесение
Света над Городом)... –
(«Сон: яблони в цвету», 1977)
«…Он также называется отпечатленным образом ипостаси Его, и Словом, и Премудростью» (2, Книга четвертая, Краткое повторение сказанного выше об Отце, Сыне и Святом Духе, и прочем, 28), «Всякий ум, участвующий в интеллектуальном свете, без сомнения, должен быть одной природы со всяким другим умом, который подобным же образом участвует в интеллектуальном свете…» (Там же, 36)
По Плотину, «акт духовного созерцания, как и акт чувственного зрения, содержит в себе два момента: для глаза одно составляет видеть образ зримого предмета…
словно — немного б еще: то ли «время» какое-то? то ли
перемещение?..— был бы
свет — невещественный...
(«О друг мой», 1982)
… и совсем иное – видеть свет, благодаря которому предмет для него видим» (3, Пятая эннеада, V, 7).
79
и света — в свете — скользь
все — чисто (скользь и ясь) —
все — пенья становленьем:
(о места вечности что есть и в нас возможно:
как встреча наша с богом:
песнь)! —
сияньем круга: вздрог и скользь! —
и — свет (вещественно — из света — счастье)...—
(«Лицо: тишина», 1975)
Видеть свет, благодаря которому видимы предметы – вот что можно принять как формулу поэтического творчества Айги.
Подчиненность духовному световому видению: «Этот свет тоже воспринимается глазом, но он совсем не есть то, что образ предмета; он обуславливает видимость этого образа…» (Там же, V, 7)
все окна и двери открыты везде постоянно
рвут ветки свет
от колебанья межсвета единого
страдания в нас
и того что над нами
за которым хранится давно
отсвет робкого облика
в самой глубине первосвета
(«Утро в августе», 1963)
Но в идеале световое видение скользит вдоль видимых предметов, не устраняя их, но в то же время стремясь к видению без предметов: «Если бы кроме света не было никаких предметов, тогда глаз видел бы свет всей полнотой своей энергии…» И далее: «когда же он устранит из поля своего зрения эти предметы, тогда может увидеть и сам свет, и источник света» (Там же, V, 7).
1
ее острова
80
2
и вновь – темнеет:
то – человеко-тишина
/как странно/ не опасная
3
и - /без кого-либо/ - свет
4
снова – движение
ее островов
(«Тишина с происшествием», 1992)
Обращаясь при помощи света данного поэту, восходя через покоящееся движение к свету вообще, можно приблизиться к созерцанию света как такового, «без кого-либо», что является задачей поэзии Айги.
Белый у Айги – это ипостась света и, соответственно, поэтико-философский концепт. В том числе, по Плотину: «… белый цвет, свойственный какому-нибудь предмету, не следует рассматривать как качество, а в нем нужно видеть продукты деятельности той силы, которая порождает белый цвет» (3, Шестая эннеада, VI,3).
Точно также и известное малевичианство Айги можно считать в какой-то степени неоплатонистическим: белое на белом Малевича Айги трактует в смысле «Просветите себе свет ведения» (Ос. 10,12)
со знанием белого
вдали человек
по белому снегу
будто с невидимым знаменем
(«Образ в праздник», 1978)
Белый соположен благу – как концептуально, так и паронимически. Благо и святость не есть что-то раз и навсегда данное: оно может убывать или прибавляться. Отсюда белый может быть более или менее белым (как обретение или утрата блага).
Видимый Светится: сквозь острова
белого: в поле: все более белого
(«Поле: цветет жасмин», 1971)
81
и
все ощутимее — света уход:
из продолженья-творенья —
что-то в лице наклоняя все более белым...—
(«Утро: Малевич: Немчиновка», 1974)
Отношение же к чистому цвету без света почти отрицательное; уже говорилось об исчезновении оппозиции черный-белый, тьма-свет, но и более того, возникает даже понятие, что истинный свет должен быть нецветной.
казалось: из пропасти света полуденного
должен пробиться
иной:
не-цветной:..
(«Утрилло», 1967)
Речь идет о своеобразном преодолении светом цвета.
между туманом – ало-разъедающим:
(«Осеняя прогулка сына», 1970)
и
(кто заскорузл кто водянисто-ал) –
(«Снова – вспоминаются Гимры», 1972)
Поэтому практически исключено «алое» как имя, «алый» – это всегда предикат. Алый или красный, в отличие от белого, не является поэтико-философским концептом, а скорее – традиционным поэтическим символом, сопряженным с миром людей, людским, города…
Огонь – это убывание силы света, определенная акциденция. Он – форма, и изначально он имеет цвет,
игрой: пустое излучающею: свет
задергивается — и
места — провалами — людей
в цвету без форм в огне как что-то жалкое
(«Флоксы вразброд на окраине», 1983)
Однако есть и несомненная симпатия к огню, очевидно также объясняющаяся этимологией имени: Геннадий, г–н, огонь, огнь, ignis и т.д.
82
Творчество Айги принципиально открыто для дальнейшего философского комментария, так как поэтико-философские концепты его поэзии не должны превращаться в систему или подвергаться окончательному определению.
Поэтико-философские концепты Геннадия Айги нуждаются в продолженном вдоль-проговаривании и говорении-о.
ЛИТЕРАТУРА
1 - Heidegger, M., Der Feldweg, Frankfurt am Main, 1998
2 - Ориген, О началах, СПб. 2000
3 - Плотин, Эннеады, Киев 1995
4 - Хайдеггер, Мартин, Гельдерлин и сущность поэзии / Разъяснения к поэзии Гельдерлина, СПб. 2003, с. 81
Произведения Г. Айги цитируются по
Айги, Геннадий, Поля в городе, Чебоксары. 1998 г.
Айги, Геннадий, Продолжение отъезда, М. 2001г.
Айги, Геннадий, Теперь всегда снега: Стихи разных лет. 1955—1989. М. 1992 г.
83
1 Здесь и далее курсив мой – Н.А.