Наталия Азарова


МЕСТОИМЕННАЯ ПОЭТИКА ЛЕОНИДА АРОНЗОНА


Wiener Slawistischer Almanach. 2008. Band 62. Мюнхен. – С. 165-179.


Рассматривая местоименную поэтику определенного автора, как правило, прежде всего говорят о роли местоимения я и взаимодействии я и ты в его поэтической системе и идиостиле. Мне бы хотелось несколько отступить от сложившейся традиции и, «минуя я», попытаться обратиться непосредственно к местоимению ты и его варианту Ты в их взаимодействии и выявить, с одной стороны, особенности поэтики Леонида Аронзона, а с другой – его следование определенным традициям в местоименной поэтике.

Форма Ты традиционно читается в поэтических и непоэтических текстах как обращение к единственному адресату – Богу. В связи с этим форма ты (особенно пара ты – Ты) представляет собой некий паритет грамматических и лексических значений, а также снятие этой оппозиции на основе концептуализации грамматической семантики (семантики адресата).

Ты выполняет функцию адресата обращения к Богу и в значительной степени функцию именования Бога; местоимение Ты выступает в этом смысле в стилистически заданной позиции. Аронзон здесь не является исключением, стилистически заданная форма Ты у него достаточно частотна: «в печали, в милости Твоей» (Аронзон 2006, Т.1, 145). Особенностью Ты-текста является его суггестивность; иными словами, примеров, где форма Ты появляется более одного-двух раз на коротком отрезке текста, например четверостишия, достаточно много: «Мы – люди, мы – Твои мишени, // не избежать Твоих ударов. // Страшусь одной небесной кары, // что Ты принудишь к воскрешенью» (там же, 200-201).

Местоимения ты и Ты вряд ли можно считать омонимами, так как их значения недостаточно разошлись, и форма Ты, несмотря на то, что может однозначно указывать на Бога, сохраняет очень многие особенности ты как личного местоимения. Говоря о семантике местоимений 2-го лица, можно утверждать, что как местоимение ты, так и местоимение (вариант) Ты несет некоторую информацию (прежде всего о семантике личности), которая не зависит от контекста, и их значение не исчерпывается указанием на адресата и не меняется от одного акта речи к другому. Тем не менее, необходимо сказать, что местоимение Ты, в отличие от других


165


местоимений, в том числе ты, закреплено за определенным референтом (Богом).

В языке поэзии ты-Ты – это своеобразная парадигма. Отношение между ты-Ты присутствуют в двух основных вариантах: с одной стороны, ты встроенное в Ты; Ты (Бога), содержащее ты (адресата), как в стихотворении Аронзона «И мне случалось видеть блеск…» (там же, 200); а с другой – Ты, встроенное в ты, иными словами, ты (адресата), скрывающее, имплицирующее, Ты (Бога). Последнее отношение было центральным в арабо-иудейской средневековой поэзии.

В лирике Аронзона ты, скрывающее (имплицирующее) Ты, чрезвычайно частотно; почти в любом обращении, даже шуточном обращении к другу, присутствует формула ты+Ты: «Я в нём ищу тебя, хоть нет тебя нигде, // нет оттого, что как-то за трубой // ты слился с небом, столь ты голубой…» (там же, 166). Характерны и строчки, предшествующие приведенным, с совмещенным обращением «Спаси меня». Или перекликающиеся строчки с неуточненным ты-обращением, тем не менее скрывающим Ты: «Я стою перед тобою, // как лежал бы на вершине // той горы, где голубое // долго делается синим» (там же, 230).

Здесь необходимо оговориться, что и философские тексты XX века, рассматривая ты как понятие, декларируют возможность и необходимость наличия в ты Ты. В аронзоновской теме интереснее всего звучит совпадение с трактовкой Якова Друскина: «<…> мать видит в ребенке будущее ты, сотворенное по образу и как подобие Божье» (Друскин 2004, 322). Несмотря на то, что доподлинно неизвестно, был ли знаком Аронзон с Друскиным, и насколько велика вероятность того, что он был хорошо знаком с текстами Друскина, множественные совпадения не вызывают сомнения и могут объясняться как прямой интертекстуальностью, так и осмыслением некоторых тем обэриутов как популярных культурных концептов в определенной интеллектуальной среде 60-х. Так, заглавие «ЗАПИСЬ БЕСЕД» (Аронзон 2006, Т.1, 235) комментировалось как реминисценция Н. Заболоцкого: «одна из ранних ред. поэмы (Торжество земледелия) Заболоцкого называлась “Ночные беседы”» (см. комм. сост. к (там же, 496)), однако, если не следовать буквально за словом «беседы», то типология жанра восходит в равной степени и к «Разговорам» Липавского, и к «Некоторому количеству разговоров» А. Введенского, и к «Разговорам вестников» Друскина (Друскин 2000). Далее, жанр трактата у Аронзона: «БАБОЧКА (трактат)» (Аронзон 2006, Т.1, 240), «Трактат №1» как самостоятельное заглавие 5 части «Записи бесед»1 – сопрягается с типологией обэриутских трактатов: «Трактат о воде» Липавского (Липавский 2000), «Трактат более или менее по конспекту Эмерсена» Д. Хармса (Хармс 2000, 406), «Трактат о мире кончен // Космогонический трактат» Друскина


166


(Друскин 2000, 479), или характернейший комментарий Введенского Друскину о стихотворении «Мне жалко что я не зверь…»: «Это стихотворение философский трактат, его должен был написать ты» (там же, 344). Получают развитие и отдельные концепты, например, термин «равновесие» в качестве философского встречается у Аронзона явно под влиянием обэриутов: «Пустые озёра весов взвешивали миры и были в равновесии» (Аронзон 2006, 1, 237). Понятие «равновесие» – одно из центральных в поэтико-философской системе чинарей: «О равновесии» (Хармс 2000, 195), понятие «небольшая погрешность в некотором равновесии» (Друскин 1994, 298) или, например, следующее рассуждение: «Равновесие было восстановлено. Только что было восстановлено равновесие. Законы или приметы восстановленного равновесия трудно сказать, они пусты и ничего не обозначают» (там же, 542).

В то же время тема ты и Ты у обэриутов и, прежде всего, у Друскина, появляется как развитие темы Мартина Бубера, и в этом смысле «я и ты» представляется уже популярным культурно-философским концептом 60-70-х. Бубер заявляет не просто наличие Ты в ты: по мысли философа, в любом ты (даже неодушевленном) есть Ты. Этот тезис обусловливает написание всех ты в философском тексте Бубера как прописного Ты (Ты-Бог): «наш взгляд ловит край Вечного Ты, в каждом наш слух ловит его веяние, в каждом Ты мы обращаемся к Вечному Ты» (Бубер 1995, 18). Этот вариант наличия Ты в ты находим в строчках «В пустых строениях апреля // мне воздух повторит тебя» и концовке стихотворения «И сад под куполом апреля, // тебя в деревьях повторив» (Аронзон 2006, 1, 253).

В стихотворении Аронзона («В двух шагах за тобой рассвет…») восприятие ты как Ты, безусловно, поддержано прописной буквой, которая появляется не в стилистически заданной позиции. Позиция начала строчки способствует инкорпорированию Ты в ты: казалось бы, стихотворение обращено к ты – конкретному адресату-женщине, однако Ты, появляющееся с большой буквы в начале строчки, говорит о том, что семантическая структура местоимения этим не исчерпывается: инициали, таким образом, сакрализуют семантику ты:

В двух шагах за тобой рассвет.

Ты стоишь вдоль прекрасного сада.

Я смотрю – но прекрасного нет,

только тихо и радостно рядом (там же, 216).

Наличие встроенного обращения к Ты подчеркивается последними строчками стихотворения «Дай нам Бог в этот миг умереть // и, дай Бог, ничего не запомнив» (там же). Встроенное обращение к Ты, поддержанное


167


позицией начала строчки, находим и в других стихотворениях, например в повторяющемся «Тебе тихо» в стихотворении «Когда наступает утро – тогда наступает утро…»:

Ветер Хлебникова.

(Или. – вот ветер Хлебникова

стаю ангелов вспугнул!)

Тебе тихо?

Мне – тихо (там же, 177).

Если ты, написанное с маленькой буквы, часто имеет обобщенно-личное значение (что иногда верно и для Аронзона, например «Но нету сил, как ты ни юн, // проникнуть в полдень этих дюн» в стихотворении 1964 года «Дюны в июне, в июле…» (там же, 67)), то есть ты = я, однако при совмещении ты + Ты и при более или менее очевидной референции Ты, значение нельзя назвать обобщенно-личным: говоря буквально, при наличии ты-человека и ты-Бога не происходит обобщения. В этих случаях ты выступает как часть, равная целому (Ты), что можно условно обозначить как явление «грамматической ипостасийности» местоимения (термин мой – Н.А.), то есть ты является ипостасью Ты. Текст стихотворения «Послание в лечебницу» Аронзона, представляет пример подобного развертывания:

если нет его там, то скажи ради Бога, зачем

моё имя, как ты, мелколесьем петляя, рисует случайный,

небыстрый и мутный ручей

(там же, 64).

С одной стороны, ты – это именительный, подразумевающий конструкцию «ты рисуешь», что поддержано дальнейшим контекстом, где уже эксплицировано «ты высохшей веткой рисуешь», однако, благодаря общему семантическому полю, в которое попадает это тыиз осеннего неба построен высокий и светлый собор» – эти строчки предшествуют процитированным), и благодаря трансформированному синтаксису, конструкция «как ты» в предложении «моё имя, как ты, мелколесьем петляя, рисует случайный, // небыстрый и мутный ручей» может восприниматься и как изолированная номинативная конструкция, и в такой трактовке ты уже содержит семантику Ты и ипостасийно по отношению к Ты.

Тема души, сопряженной со взаимоотношениями ты+Ты, опять возвращает не только к арабо-иудейской поэзии и философии, но и к развитию


168


этой темы в работах Друскина, хотя в данном случае пути позднего Друскина и Аронзона кажутся параллельными и независимыми:

О ты,

моя душа, к которой обращенье…

Когда душа, я буду только ты,

Летая над высокой ночью,

Довольно будет пустоты?

Боюсь, не стала бы короче! (там же, 152).

«Когда душа, я буду только ты» – это типичная философская конструкция по типу буберовской или друскинской, то есть явный вариант с несклоняемым ты; грамматически правильней было бы сказать «моя душа я буду тобой», но в философской конструкции «я буду только ты» – нормативно. Этот пример уже однозначно трактуется как несклоняемое ты, возможно, содержащее Ты. Местоимение я как понятие неоднократно фигурировало в лингвистической литературе (Грамматика 1980, 1, 532). В знаменитой статье Винокура о местоимениях я и ты в лирике Баратынского исследователь трактует я и ты как понятия: «круг языковых средств, связанных с понятиями “я” и “ты”» (Винокур 1990, 244). Местоимение я как понятие и связанная с подобным употреблением декларация автокоммуникации встречается и в лирике Аронзона: «примите си труды мои // как стародавную попытку // витыми тропами стиха, // приняв личину пастуха, // идти туда, где нет погоды, // где только Я передо мной» (Аронзон 2006, Т.2, 61).

Местоимение ты также может функционировать в поэтических текстах как понятие. Однако семантические свойства я и ты при концептуализации местоимений как понятий (моё я, моё ты или моё Ты) – несимметричны: ты (и тем более Ты), в отличие от я, никогда не превращается до конца в понятие в отрыве от носителя, всегда сохраняет семантизированную прагматику живого отношения; за субъектно-объектными отношениями «просвечивают» (просматриваются) горизонтальные отношения взаимности я-ты. При семантизации ты как понятия не происходит полной утраты, или даже может актуализироваться ситуация обращения. В одной формуле может присутствовать сочетание семантики адресата и сакрально-понятийного значения: «ты говоришь ему Ты и предаешься ему, оно говорит тебе Ты и предается тебе» (Бубер 1995, 35).

С точки зрения поэтики движение происходит: 1) акцидентно: Тыты; 2) традиционно-символически: тыТы – восхождение от ты к Ты.


169


В лирике Аронзона реализуется движение в обоих направлениях, а также присутствуют смешанные формы движения. Модель, близкую Тыты находим в стихотворении «Как лодка, чьи устали вёсла…»:

Твоё церковное лицо

проступит водяными знаками:

сижу, склонившись над листом (Аронзон 2006, Т.1, 84).

Посессив «твоё», благодаря позиции в начале строчки, позволяет инкорпорировать ты в эксплицированное Ты. Иными словами, «Твоё церковное лицо» должно читаться как лицо Бога, но оставляя возможность и место для семантического включения и некоего лица персонажа. Это реализация формулы Тыты, что поддерживается непосредственно следующим стихотворением «Вегой рек на гривах свей…», последние строки которого «ты стояла предо мною, глядя Господу в лицо» (там же, 85) явно интертекстуальны по отношению к рассматриваемому стихотворению. Таким образом, «Твоё церковное лицо» – это не только Бог, но и та же самая ты, которая была персонажем, причастным к лицу Бога, включенным в лицо Бога.

Говоря об отношениях ты и Ты, необходимо сделать оговорку о роли семантики местоименного числа в поэтике. Как известно, «многие лингвисты отрицают тождество местоименного и субстантивного числа» (Плунгян 2003, 256). Поэтический текст настаивает, что ты+ты+ты+ты – это все равно семантика ты (Ты), нулевое множественное число у формы ты. Относительно же формы Ты само построение Ты+Ты+Ты+Ты – невозможно. В этом смысле число функционирует так же, как и у имени собственного. Бубер утверждает, что множество ты не подвергается обобщению, сохраняет индивидуальность каждого ты (семантику 2-го лица ед. числа): «Разве не обрушился бы на него его мир, если бы он, вместо того чтобы складывать Он + Он + Он в Оно, попытался получить сумму Ты и Ты и Ты, которая никогда не будет ничем иным, как снова Ты?» (Бубер 1995, 42).

Позднее стихотворение подтверждает трактовку более ранних контекстов – при сочетании личного ты и слова лицо почти всегда речь идет о присутствии Ты: «Всё лицо: лицо – лицо, // пыль – лицо, слова – лицо, // всё – лицо. Его. Творца. // Только сам Он без лица» (Аронзон 2006, Т.1, 201). По отношению к последним строчкам уместно вспомнить трактовку Александра Степанова: «Исходя из потребности коммуникации, автор, остро ощущая собственную личность, обнаруживает лицо и в тех предметах, которые принято считать безличными» (Степанов 2006, 41). Эта особенность поэтики Аронзона легко поддается включению в систему отношений


170


ты (адресат-человек или адресат-предмет) и Ты в варианте ты-лицо и Ты-лицо. Подобные контексты действительно многочисленны:

Бор у озера выжжен.

У открытых озёр,

обращенных лицом своим к Богу (Аронзон 2006, Т.2, 50).

Заслуживает внимания тот факт, что тема «ли́ца-лицо» находит продолжение в русской поэзии, например, в поздних стихотворениях Геннадия Айги:

вдруг

все эти синицы

составили вместе

«лицо» Бога. (Айги 2000).

Однако особенностью Аронзона является именно сопряжение лица с поэтикой ты-Ты. Чрезвычайно интересна также декларация сочетания темы лица и метатекстового употребления местоимения ты самим Аронзоном: «а я – репетитор при барышнях, // бегу, кувыркаюсь; им лестно // общенье на “ты”, обезличивать // неравенство нашего возраста» (Аронзон 2006, Т.1, 270) – где неотрицательная аксиология понятия «обезличивать» дает возможность трактовать «обезличивать» как «приравнивать лица» обращением на ты.

Таким образом, вторая модель тыТы (ты имплицирующее Ты) наиболее частотна и появляется в лирике Аронзона в разных вариациях:

образуя ландшафты: то мелкую заводь, то плёс.

Да, мы здесь пролежим, сквозь меня прорастает,

ты слышишь, трава…

и кончается лес, и, роняя цветы, ты идешь вдоль ручья

по сырому песку,

вслед тебе дуют флейты, рой бабочек, жизнь тебе вслед

(там же, 63).

Обращение на ты в тексте стихотворения – это ты с плавающим референтом. В приведенном отрывке, если рассматривать его обособленно, вторая часть «ты идешь» или «тебе дуют флейты» должна восприниматься как общеязыковое ты, включающее я. Однако обращение «ты слышишь» в контексте поэтики Аронзона можно трактовать как ты с некоторой долей Ты. Большая часть любовных стихотворений Аронзона (даже «Мадригалы») написаны в традиции ты+Ты (хотя сам он это, похоже, отчетливо не осознавал): «Глаза твои, красавица, являли // не церкви осени, не церкви, но


171


печаль их. // … // мне были креслом, ты – моей свирелью. // … // тех длинных лилий, что сплетал твой голос» (там же, 93); «мой дом не пуст, когда ты в нём // была хоть час, хоть мимоходом: // благословляю всю природу // за то, что ты вошла в мой дом!» (там же, 168).

Доля присутствия Ты в ты и наоборот в текстах неодинакова. В средневековой любовной лирике ты служит посредником, чтобы легче и интимнее – интимное здесь почти тождественно мистическому – обратиться к Ты. Таким образом, ты кодирующее Ты, ты-посредник, это обращение к любовнице или любовнику; в какой-то степени это прямая местоименная реализация платоновской идеи восхождения в любви к Богу, традицию чего подхватывает и Аронзон: «В твоём прощенье горечь есть, // как туфелька на память, когда открытая, как весть, // ты кружишься ночами // по переулкам» (там же, 256).

В поэзии Аронзона, как и в философско-теологических текстах, несмотря на регулярное обращение к Богу, Богу не приписывается никаких атрибутов, определений, предикатов (кроме возможности превращаться и выступать в лицах), так как обращение с Ты как с объектом воспринимается как определенный запрет.

Таким образом, отношение ты-Ты в поэтических текстах Аронзона нуждается в некотором терминологическом определении, которым может быть металицо ты+Ты. Если следовать методу выделения металиц (см. Соколовская 1980), то в подсистеме местоимений в языке поэзии необходимо выделить не только традиционное металицо «ТЫ более чем одного лица» (например, характерную для поэзии и не только формулу ТЫ, включающую в себя Я), но и еще одно металицо: это ты+Ты. В то же время немаловажно, что, как было видно из приведенных выше примеров, семантический объем ты и Ты в этом металице может быть неодинаков, в результате чего можно выделить условно два варианта металица: 1) ты & Ты; 2) Ты & ты.

В лингвистике принято различать определенный и неопределенный апеллятив. В нашем случае это определенное и неопределенное ты. Однако в каждой данной ситуации ты+Ты адресата нельзя назвать неопределенным, это ситуация с определенно совмещенным адресатом, хотя первое ты, как было видно из приведенных примеров, может относиться в разных ситуациях к различным референтам.

В ситуации совмещения ты+Ты один из референтов ты – переменный, а другой Ты – постоянный, причем невозможность трактовать Ты как ты с переменным референтом декларируется философским текстом: «Божество не может быть неким “ты”, многим из многих “ты”… образ бытия и обнаружения, выражающийся в “ты”, не есть признак Бога» (Франк 1990, 470). Текст Друскина развертывает референтную оппозицию ты и Ты: ты


172


соотносится с переменным референтом, а у Ты референт не может быть переменным: «Что значит мир? я – Ты – ты. Я – один, один и тот же, но не тот же самый. Ты для меня сейчас – одно ты и снова сейчас – другое ты… А Бог, то есть Ты?» (Друскин 2004, 316-317). На соотношении постоянного и переменного референта построен целый ряд ты-Ты стихотворений Аронзона: «промелькнут стаи рыб в новолуние бед, // осветив облака, словно мысль о тебе. // За холмами дорог, где изгиб крутолоб, // мимо сгорбленных изб появляется Бог. // Разрастается ночь, над тобой высоко // поднимается свет из прибрежных осок. // … // Обгоняя себя, ты, как платье с плеча, // соскользнёшь по траве, продолжая кричать. // Так не смей улетать в новолуние бед, // слышишь, сосны шумят, словно мысль о тебе» (Аронзон 2006, Т.1, 301).

Ты и ты не существуют изолированно в текстах, а включены во взаимоотношения я-ты-Ты. Повторим, произведением, которое более всего повлияло на осмысление отношений я-ты-Ты в философских и поэтических текстах на протяжении всего XX века, стала работа Бубера «Я и Ты» (Бубер 1995). В дальнейшем как философские, так и поэтические тексты легко концептуализируют местоимения в заглавных комплексах. Название работы Друскина «Я и ты» (Друскин 2004) недвусмысленно отсылает к буберовскому «Я и Ты», давая подзаголовок «Ноуменальное отношение».

Однако отношения ты и Ты наиболее полно представлены не у обэриутов 30-х, а в более поздних философских работах Друскина. И у Друскина и у Аронзона в отношениях я-ты-Ты одно из ты (необязательно с маленькой буквы) выступает как посредник в коммуникации.

Тройственные отношения могут выстраиваться не только как я-ты-Ты, но как друскинская ноуменальная формула я-Ты-ты. В формуле я-Ты-ты декларируется срединное положение Ты. Присутствие Ты или обращение к Ты является залогом, обеспечивает отношения между я и ты. Очень важно, что Ты не является конечным линейным компонентом, не является целью восхождения, а превращается в живого участника речевой ситуации. Если код ты однозначно заменяется кодом Ты, первое ты может превратиться в чистого посредника или вообще исчезнуть, увлечение кодированием может привести к тому, что живое личностное отношение исчезает. Появляясь между я и ты, Ты не превращается в медиатора и посредника, т.е. грамматически и семантически реализуется идея живого Бога. Можно утверждать, что с той или иной долей успешности именно эта местоименная поэтика (по последней формуле – Друскина) реализуется в поэзии Аронзона.

Строчки из приведенного ранее стихотворения («Вега рек на гривах свей…») «ты стояла предо мною, глядя Господу в лицо» реализуют


173


формулу средневековой лирики я-ты-Ты, где поэт может прийти к Ты через ты2.

Однако у Аронзона все-таки можно найти строчки, где вместо живого Бога присутствует метафизический, т.е. реализуется идея Хайдеггера, которую он высказывал по отношению к Гёльдерлину о том, что основная задача поэтики – это констатировать (фиксировать) объятость святым: «Вот светлый холм, подъемлющий тебя, // вот облака, спешащие так быстро, // что тени нет. Но всё-таки ты выслан, // но всё-таки, как осенью объят // весь этот лес, так ты объят иным» (Аронзон 2006, 1, 110). Казалось бы, и знаменитые строчки «святое ничего там неубывно есть» развивают ту же самую идею «объятости сакральным», однако, именно благодаря ироническому обращению к Альтшулеру на ты, концепт метафизического Бога, Ничто, Бога поэтов не подменяет отношения к ты-Ты: «Взгляни сюда – здесь нету ничего! // … // Но не смущайся: не шучу тобою – // где нету ничего, там есть любое, // святое ничего там неубывно есть» (там же, 159). «Святое ничего» как Ты, таким образом, может быть включено в ты адресата. В стихотворении «Сквозь форточку – мороз и ночь» ты именно благодаря декларации была никем (а не была ничто) отсылает к Ты Бога. Но и метафизический Бог (ничто), будучи представленным реальным живым адресатом (ты), возвращает себе черты живого Бога (Ты):

и ты была кругом

и ты была так хороша

когда была никем! (там же, 208-209).

Уместно также обратить внимание на рифму кругом – никем, образовавшуюся из-за вычеркнутых автором строк3, которая характеризует отношения с Богом как пространственные отношения; напрашивается параллель с Введенским – «Кругом возможно Бог…».

Яркий пример развертывания отношений я-Ты-ты, при условии ты встроенного в Ты (при этом необходимо учитывать, что Ты Бога может писаться как с прописной, так и со строчной буквы), представляет стихотворение «(Видение Аронзона). Начало поэмы»: «Снег освещает лиц твоих красу, // твоей души пространство освещает, // и каждым поцелуем я прощаюсь… // Горит свеча, которую несу» (там же, 149). Это стихотворение, начинающееся строчкой «На небесах безлюдье и мороз» и заканчивающееся процитированной строфой, казалось бы, должно быть однозначно обращено к Богу, однако вторая строфа, посвященная жене поэта:


174


«А в комнате в роскошных волосах // лицо жены моей белеет на постели, // лицо жены, а в нём её глаза, // и чудных две груди растут на теле», – дает возможность превратить она в ты, нарратив в обращение и читать строчку «твоей души пространство освещает» как совмещение ты и Ты. Встреча с ты (с женой) возможна при посредничестве встречи с Ты (Богом).

В этой связи можно вспомнить, что Ю.И. Левин разделяет ты на два формальных класса, называя ты, переводимое в 3-е лицо, «заменимым ты», а непереводимое из-за присутствия в контексте «обращений, императивов, направленных вопросов» (Левин 1998, 475), соответственно, «незаменимым ты». Философские тексты осмысляют семантику Ты как принципиально незаменимое Ты: «говорить о Боге в третьем лице, называть его “он” есть – с чисто религиозной точки зрения – собственно кощунство: ибо это предполагает, что Бог отсутствует, не слышит меня, не обращен на меня, а есть нечто предметно сущее» (Франк 1990, 468). Франк декларирует, что истинное ты всегда коммуникативно, т.е. не может превращаться в объект, даже если согласуется с третьим лицом: «“ты” не есть предмет познания» (там же, 352). Для формулы «незаменимого ТЫ» характерны непрекращающиеся отношения с Богом в построениях Аронзона, в которых, несмотря на обращение «Господи», невозможно помыслить ни опущение Ты, ни трансформацию Ты в 3-е лицо:

ГОСПОДИ,

ТЫ СВЕТИШЬ ТАКИМ СВЕТОМ,

ЧТО Я НЕ ВИЖУ ТЕБЯ! (Аронзон 2006, Т.1, 176).

Одним из возможных развитий акцентирования отношений я и Ты является сведение формулы я-Ты-ты (или я-ты-Ты) к я-Ты. Эта трансформация была подмечена Друскиным уже у Кьеркегора: «Для Кьеркегора нет двух или трех, нет я и ты, но только я – Ты. Также нет для него отношения я – Ты – ты» (Друскин 2004, 345). В результате превращения я-Ты-ты в я-Ты утрачиваются отношения ты-Ты, а следующим шагом формула начинает читаться как я-Ты-я (или я-Ты-Я).

Если голос поэта, говорящего самим с собой и с никем (ни с кем), заглушает все остальные голоса, то формулу я-ты(Ты) в некоторых поздних стихотворениях Аронзона можно представить также и в виде я-Ты-Я.

Следующие строчки, в которых обобщенно-личное ты может содержать присутствие Ты, хотя это и не очевидно, можно трактовать традиционно-богоборчески; поэт себя ставит на место Бога, но можно говорить и о том, что формула я-Ты-ты реализуется как я-Ты-Я, т.е. возможное присутствие Ты обеспечивает успешность автокоммуникации: «так вот итог!


175


так что же ты утратил // … // лежи в траве и ничего не требуй, // к иной душе, к покою причастясь» (Аронзон 2006, 1, 109).

В некоторых поздних стихотворениях все члены формулы я-ты(Ты)-Я появляются постоянно и в разных комбинациях, пространственно меняясь местами (отношения верха – низа являются обратимыми), причем уже не очень важно, содержит ли Ты ты:

Из облаков, из неба в облаках

спускаюсь на тебя на парашюте –

рекламный этот щит, цветной плакат

нас отражает вдруг по самой сути!


а ласточки? а листья в сентябре? (там же, 175).

Далее это воплощается в идее тройничества: «В ДВУХ ШАГАХ ОТ ДВУХ ШАГОВ // УВИДЕЛ Я ДВОЙНИКА БОГА – // это был мой тройник» (там же, 176) и реализуется в местоименной поэтике: ты+Ты это ты, которое вмещает Ты, но и наоборот (появляется и двойник автора и тройник Бога): «Ты встаёшь на колени, как я, – перед нами учитель!.. // Да, я помню тебя!.. // Но, к окну подойдя, отодвинув тяжёлую штору, // я увидел тебя, // да, тебя, как я вижу озёра! // Ты стоял за окном всю бессонную ночь, чтоб под утро // вдруг увидеть меня // vis-à-vis // перед комнатой утлой. // Ты стоял за окном, я увидел тебя в негативе» (Аронзон 2006, Т.2, 51).

Интересно, что в совсем поздних стихах эксплицированное ты появляется гораздо реже и заменяется более отстраненным обращением на вы. В отдельных случаях вы играет роль прямой антитезы я и другого мира; это традиционное вы разделительное, в отличие от ты-отношения: «Мой мир такой же, что и ваш, не знавших анаши: // тоска – тоска, любовь – любовь, и так же снег пушист, // окно – в окне, в окне – ландшафт, // но только мир души» (Аронзон 2006, Т.1, 193). Тем не менее, система я – вы душа не сводится к простому романтическому противопоставлению: рассматривая подключение формы вы к взаимоотношениям ты+Ты, необходимо сделать оговорку, что в этой особенности местоименной поэтики большую роль играет идея превращаемости. Друскин в своем комментарии, сравнивая В. Хлебникова с А. Введенским, основывается на таком свойстве поэтики Хлебникова, как неразличимость границ между объектами и неразличимость границы своего тела и объектов (что обуславливает непрерывный процесс превращений): «У Введенского есть поиски души: почему я не орел, почему я не ковер Гортензия. Хлебников нашел бы, что он и орел, и ковер Гортензия» (Друскин 1999, 124). Эта способность Хлебникова дает возможность философу-обэриуту высказать собственное


176


суждение, казалось бы, мало соответствующее хлебниковскому порыву к единому как застывшему в его попытке прекратить, остановить изменения: «Его заполняет содержание души… у него нет само́й души, только ее содержание» (там же). Друскин уточняет, что душа возникает из содержаний сознания, но содержание души – не душа. «Мне жалко, что я не зверь…» Введенского – это своеобразный манифест превращаемости лиц. «Горацио, Пилад, Альтшулер, брат...» – эту и многие другие строчки также можно отнести к превращаемости лиц, к вы как превращаемым лицам. Идея превращаемости реализуется не только в идее тройничества, но и в совмещенном образе Троицы и «тройников»: «Изменяясь каждый миг, // я всему вокруг двойник! // … // В очень светлую погоду // смотрит Троица на воду!» (Аронзон 2006, Т.1, 189). В статье о «Пустом сонете» Аронзона Илья Кукуй замечает, что «обращение на “вы” становится знаком обращения к “множественному” адресату – это подчеркивается в строке “сад, что полон вашими ночными голосами…”, где лирический герой явно подразумевает множество собеседников» (Кукуй 2004, 283). С этой трактовкой можно согласиться с уточнением, что это особая множественность-превращаемость, вы-превращаемость.

С идеей превращаемости соотносима изменчивость единственного и множественного числа и трансформируемость единственного во множественное и наоборот. Некоторые ходы в трансформации личных местоимений напоминают обэриутов: «я счастлив… ты слышишь… ты счастлив… мы слышим… мы счастлив» (Аронзон 2006, Т.1, 200). Транспозиция лиц и создание металица мы как я = ты (взаимопревращаемость лиц) подчеркивается аномальным грамматическим сочетанием «мы счастлив», причем это не просто описка, но окказиональное употребление, что подтверждается еще одним контекстом: «я слышу ля-ля-ля-ля, // ты слышишь ля-ля-ля-ля, // он слышит ля-ля-ля-ля, // мы слышим ля-ля-ля-ля. // Кто слышит ля-ля-ля-ля, // тот счастлив ля-ля-ля-ля. // Я слышу ля-ля-ля-ля, // я счастлив ля-ля-ля-ля. // Ты слышишь ля-ля-ля-ля, // ты счастлив ля-ля-ля-ля. // … // Мы слышим ля-ля-ля-ля, // мы счастлив ля-ля-ля-ля» (там же, 167). Попутно отметим, что в приведенной цитате интересна не только превращаемость всех лиц и взаимозаменяемость единственного и множественного числа, но и наличие ты и Ты, хотя, казалось бы, и обусловленных пунктуацией, но появляющихся в одной позиции в непосредственно близком контексте.

Любопытно, что Вы может относиться и по типу Ты к Богу или, относясь к персонажу, содержать Ты; развертывается формула Вы+Ты, которая отличается внутренней противоречивостью. Информация о социальном статусе референтов, как известно, «включена прежде всего в значение местоимений, указывающих на непосредственных участников общения, в первую очередь в значение местоимений 2-го лица, которые во многих


177


языках оказываются наиболее дифференцированными по соответствующей категории» (Арутюнова 1992, 198). В оппозиции я – Вы и я – Ты прописная буква наделяет высказывания в сходных конструкциях прямо противоположной семантикой социальной дистанции. Если Вы (по сравнению с ты) маркирует отстранение говорящего от адресата, то Ты (по сравнению с ты) – напротив, приближение (хотя и то и другое употребление связано с иерархической категорией вежливости). Противоречивость формулы Вы+Ты связана с тем, что подразумевается приближение и отдаление одновременно. Кроме того, создаются сложные отношения ты – Ты, вы – Вы, Вы – Ты.

Стихотворение начинается словами «Здесь ли я? но Бог мой рядом, // и мне сказать ему легко». Этот Бог, написанный с прописной буквы, все-таки персонаж, к которому обращаются на Вы: «Однако только рассвело, // люблю поднять я веко, око, // чтобы на Вас, мой друг, на Бога, // смотреть» (Аронзон 2006, Т.1, 204). Местоимение Вы, несмотря на то, что в своей превращаемости замещает Бога, содержит некоторую долю Ты, но отдаляет я от ты. С другой стороны, ты, превращаясь в Вы (или вы-Вы), перестает быть посредником в отношениях с Ты, поэтому я нуждается в восстановлении непосредственных отношений с Ты, без посредников. Прописное Ты не исчезает. Связь с миром разрушена, и остается мысль о связи с Ты. Обращение к Ты – это последняя надежда остановить трансформацию ты в вы-Вы, единственного – во множественность и рассыпание. Обращение к Ты – это тот самый message о помощи в остановке превращений, поэт пытается удержать содержание души, а не саму душу (или, следуя мысли Друскина, не совершать переход от превращаемости Введенского к превращаемости Хлебникова). Поэтому в последних строчках стихотворения вместо Вы все-таки звучит Ты: «и думать оттого: // – Кто мне наступит на крыло, // когда я под Твоей опёкой» (там же, 204).


178


Список литературы:


Айги, Г. 2000. Стихотворения. Рукопись.

Аронзон, Л. 2006. Собрание произведений в 2 т. СПб.

Арутюнова, Н. 1992. Человеческий фактор в языке: Коммуникация, модальность, дейксис, М.

Бубер, М. 1995. Два образа веры, М.

Винокур, Г. Филологические исследования, М.

Русская грамматика 1980, Т.1. М.

Друскин, Я. 1999. Дневники. СПб.

– 2000. Сборище друзей, оставленных судьбою. Т.1. М.

– 2004. Лестница Иакова, СПб.

Кукуй, И. 2004. «Два “Пустых сонета”: анализ стихотворений Л. Аронзона и А. Волохонского // Поэтика исканий или поиск поэтики. Материалы конференции. М.

Левин, Ю. 1998. Избранные труды. Поэтика. Семиотика, М.

Плунгян, В. Общая морфология: Введение в проблематику, М.

Соколовская, Н. 1980. «Некоторые семантические универсалии в системе личных местоимений» // Теория и типология местоимений (под ред. Вардуль И.Ф.), М.

Степанов, А. 2006. «Предисловие» // Аронзон, Л. Собрание произведений в 2 т. Т.1. СПб.

Франк, С. 1990. Сочинения, М.

Хармс, Д. Сборище друзей, оставленных судьбою, Т.1. М.



179

1 См. комм. сост. в Аронзон 2006, 1, 496.

2 См. Аронзон 2006, Т.1, 301.

3 См: Аронзон 2006, 1, 208–209.

20