«ГОВОРИТЬ ИЛИ / И СКАЗАТЬ?» САПГИРА НА ФОНЕ ПАРАЛЛЕЛЬНОГО РАЗВИТИЯ КОНЦЕПТА ФИЛОСОФСКИМ И ПОЭТИЧЕСКИМ ТЕКСТОМ ХХ ВЕКА
Полилог: электронный научный журнал. Теория и практика современной литературы. Статьи. Исследования. Публикации. Эссе. Рецензии. 2009, № 2, – С. 30-35. http://polylogue.polutona.ru/upload/private/Polylogue_2_2009.pdf
В рамках отношений философского и поэтического текста можно выделить параллельное и независимое развитие философской лексики философским и поэтическим текстом. Пару говорить-сказать нельзя отнести прямо к философской лексике, так как и философский и поэтический текст употребляет их чаще конвенционально, чем как философские термины или поэтико-философские концепты. Однако концептуальная нагрузка этих слов, которые в поэтических текстах выстраивают сами себя, а в философских являются объектом рефлексии, чрезвычайно велика именно в ХХ – начале XXI века.
Исторически, говорить-сказать – не самые любимые слова для поэзии. Даже без специальных статистических выкладок очевидно, что их удельный вес (или их синонимов) в прозе больше, чем в поэтических текстах в десятки раз. В классической поэзии говорить-сказать было сопряжено с введением драматического или нарративного компонента, что в трансформированном виде присутствует в поэзии 60–70-х годов.
У поэтов первой половины ХХ века уже есть примеры концептуализации говорить-сказать: так, у Блока говорить чаще всего сопрягается с людьми, а не с человеком и тем более, не с автором. Люди говорят (все говорили) становится знаком социального выражения обыденной мысли, противоположной поэтической истине: «Ведь только люди говорят, // Что надо ждать и быть покорным» (Блок, Всю жизнь ждала. Устала ждать…); «Все говорили кругом // О болезнях, врачах и лекарствах» (Сапгир, Жизнь моего приятеля). Это говорение как мышление расхожими формулами, говорение как обезличенное повторение через два десятилетия будет осмыслено Хайдеггером1.
В отличие от говорить, в поэзии первой половины ХХ века принадлежащего «этому» миру, сказать – это говорить то, что требует быть сказанным. Сказать чаще сопрягается с я поэта; сказать – это сказать нечто значимое; сказанное слово, это слово, которое надо сказать, слово, отсылающее к символической реальности: «А я не мог навстречу ей // Пошевелить больной рукою, // Сказать, что тосковал о ней» (Блок, Она, как прежде, захотела…). В стихотворении Пастернака, адресованном Цветаевой, сказать как маркер сущностного говорения речи поэта: «Ты вправе, вывернув карман, // Сказать: ищите, ройтесь, шарьте» (Пастернак, Марине Цветаевой).
Параллельно в дальнейшей философской традиции сказать будет концептуализировать сущностное говорение, ответственное говорение, соотносящееся с экзистенцией2. Русский философский и поэтический текст неоднократно подчеркивает оппозицию говорить (как повторение) – сказать (как сущностное говорение):
Но не скажу что можно говорить об этом
и в чём отличие пустого разговора
от разговора о причине
сна, времяни и жизни
(Хармс, Радость).
В то же время именно в понятиях сказать, сказанное воплощается логоцентрическая традиция: «Логос как Сказанное, как откровение бытия в его двусмысленности бытия и сущего» [6, 189]. Семантика откровения в сказать раскрывается Бибихиным средствами этимологизации, выявляющими в сказать семантику сказать как явления, с-казать как показать, про-явить, в результате чего по-является сама вещь: «Я хочу с-казать вещь. Произносимое мною может потонуть в вещи, субсуммироваться вещью, быть поглощено вещью так, что вы и от поглощенности забудете, каким именно образом эта вещь, с-казанная мною, перед вами появилась» [4, 208]. Эта семантика сказать эксплицируется филосо-
30
фом как свойство «живого» слова, родного (русского) языка: «язык… с-кажет, если мы услышим, вещи и мир, отошлет от себя как вести к вещам и к миру, с которым мы имеем дело потому, что они с-казаны нам нашим родным языком» [4, 250].
Основной установкой русского философского текста XX века становится сказать в отличие от говорить, сказать, т.е. прорваться через повтор говорения. Отрицание говорения как повторения во имя творчества как нового – один из мотивов Шестова: «Говорить о прекрасном – самое последнее дело: нужно творить прекрасное» [17, 438].
«Кафка мне сказал» («Kafka m’a dit»)3 – это заглавие известной книги разговоров с Кафкой можно считать формулой, кульминацией сказать, не просто хайдеггеровского варианта сущностного сказать, но сказать, которое мыслится как принадлежащее творцу-пророку XX века и маркирует вертикальные отношения я – не-я: «сказать?.. – повеять словно над пожарищем // ни для чего и ни к чему?..» (Айги, Да и поэт). Но и в отдельных случаях сходная формула может выражаться глаголом говорить; функция и семантика пророческого перформатива поддерживается повтором говорить в сочетании с модификатором в последний раз и написанием слова Поэт с прописной буквы: «Я говорю в последний // раз – говорит Поэт» (Айги, Самое верное).
С другой стороны, если подчеркивается онтологичность сказанного, говорение, тем не менее, может трактоваться как рассеянное отражение сказанного: «В этом Говорении, мы, между тем, неожиданно обнаруживаем эхо Сказанного, значение которого не собрано воедино» [6, 188].
Как пример масштабного развертывания лексем говорить-сказать в поэзии второй половины ХХ века уместно рассмотреть тексты Сапгира и Холина.
Сапгир стратегически концептуализирует сказать, поэтому сказать в инфинитиве – поэтико-философский концепт, формирующий апофатическое высказывание, соотносящееся с традицией поэзии начала ХХ века: «Рука уж вывести готова // Слова, которых не сказать…» (Блок, Две надписи на сборнике «Седое утро»);
Нарисуй на рисовой бумаге:
то о чем нельзя сказать ни слова
(Сапгир, Быть – может!).
Сказать у Сапгира в личных формах скажут, скажет вводит авторскую парадоксальную дефразеологизацию цитаты, в результате чего возникают заведомо противоречивые и сущностные поэтико-философские концепты:
и когда Бог скажет: «довольно страданий»
страдания скажут: «довольно Творца»
«Дух себе подобный! Ты – Творец страданий!»
и тогда Бог скажет: «а страдания Творца?»
(Сапгир, Развитие метода).
У Сапгира и Холина присутствие, достаточно частотное, пары говорить – сказать, отличает их от многих других современных поэтов, которые предпочитают такие глаголы говорения, как шептать, бормотать, кричать и т.д., избегая говорить – сказать. Общей особенностью поэзии этого времени при отборе глаголов говорения является мода на глагол молчать. Всего на 99600 слов у Сапгира глагол говорить в разных формах употребляется 128 раз: говорю (10), говоришь (3), говорить (11), говорит (33), говорил (12), говорила (8), говорят (42), говорили (9) (для сравнения, у Пастернака на 94108 слов – 21 раз); причем в настоящем времени, в 3 лице ед. и множ. числа у Сапгира – 75 раз (у Пастернака – 11). Подобная статистика демонстрирует то, что появление в тексте говорить-сказать, особенно – говорить, чаще всего отвечает задаче маркирования reаdy-made, цитации стандартных реакций на какое-либо событие. Сказать используется чаще всего при описании речи одного говорящего, а не людей – это могут быть слова персонажа. Прежде чем словесно ввести стандартную реакцию или оценку, поэт предупреждает: говорят, сказал, сказала. Говорящий здесь, как и у Хайдеггера, «мan», обезличенный человек толпы.
Таким образом, первый уровень концептуализации лексемы – социокультурный: как говорить, так и сказать маркирует социокультурную фразеологию. Такое вы-
31
сказывание отвечает задачам публичности, поддержания жизни, болтовни – связано с концептуализацией нивелирующей социальной функции речи: «Глядя на море мужчина // Женщине сказал солидно: // “Настали дни спокойствия и мира // Это очевидно”. // Женщина сказала: // “Сыро. // Хочу шампанского и сыра”. // … // – Говорят: // Герострат // Поджог // Рейхстаг! // – Где горит? – // Спросила: // – Около вокзала? // – Нет, – сказал мужчина, – это // Совсем не в нашей части света» (Сапгир, Герострат).
Введение говорить-сказать связано в этой группе примеров с обозначением позиции автора по отношению к последующему тексту, «слову». Пространственно как говорить, так и сказать в этой функции маркирует нахождение поэта вне слова. Общеупотребительная нейтральная лексика, благодаря подчеркнуто внешней позиции автора, звучит иронически:
Вокруг
Разбит цветник.
Приятель говорит приятелю:
– Это памятник
Писателю
(Сапгир, Памятник).
В предконцептуалистской поэзии Холина говорить – это шифтер введения концепта: последующее слово или слова – это отстранение говорящего от языка. Используя холинскую метафору, можно сказать, что это – «глухой барачный коридор» между говорящим и миром4. Повторы говорили – отзывались, говорят – добавляли перед введением стандартных словесных реакций допускают следующий уровень отстранения, фиксирующий парадоксальные смещения в сознании говорящего и читателя: «Умер // Всемирно известный поэт // В этот день // Зарезали свинью // Для поминок // Об усопшем // Говорили // Великий человек // О свинье отзывались // Жесткое мясо» или «Говоря // Достукается сука // Мужчины добавляли // Ну и времена» (Холин, Разные стихи). Говорить вводит так называемые «прописные истины». Если вокруг все персонажи говорят на языке всецело конвенциональном, на языке повторения, то речь поэта превращается в своего рода герменевтическую рефлексию, призванную выявить утаиваемое речью окружающих:
Мне говорят
Что я смертен
Что жить мне на свете
В лучшем случае
Не более ста лет
(Холин, Мне говорят…).
Одним из приемов Холина является выявление действительно экзистенциальной (парадоксальной, абсурдной) ситуации, которая заставляет задать вопрос, «что это?», однако культурой этот вопрос отвергается и подменяется либо оценкой, либо ответом на вопрос «как это функционирует?». И то и другое маркировано глаголом говорить. Например: «Марс // Пьяница и бабник // Недавно спутался // С Венерой // Земля рыдала // Содрогаясь // Мы говорим // Произошло // Землетрясение» (Холин, Земля…). Мы говорим наделяется семантикой границы между поэтическим говорением (что это?) и культурно-функциональным говорением.
Стихотворение Сапгира «Романтические стихи по поводу осени» – это своеобразный герменевтический этюд:
Я говорю о том
Что осень бедна и богата
Говорю о том
Что бедные не любят богатых
О том
Что листья на ветвях
Еще висят
Что революция продлится
Лет тридцать
Или пятьдесят
И дальше ни черта не видно!
Надеюсь, это очевидно
На первом этапе берется расхожая поэтическая фразеология, или поэтические штампы: «осень бедна», «осень богата», «листья на ветвях еще висят», а также – социальная фразеология «бедные не любят богатых», «революция продлится». Автор оперирует словами как объектами, однако
32
параллельно идет и процесс дефразеологизации, как при помощи сталкивания двух поэтических топиков: «осень бедна», «осень богата» – «осень бедна и богата», так и при помощи сталкивания поэтического и социального топиков: «осень бедна и богата» – «бедные не любят богатых». Слова сначала выявляют семантику говорить как повторять, говорить то, что уже было не раз сказано. Но в пространстве поэтического текста я говорю относится к поэтическому говорению, то есть поэт повторяет за всеми готовые формулы, но, сталкивая герметически непрозрачные и десемантизированные высказывания, он имеет возможность их оживить, и говорить, таким образом, концептуализируясь, наделяется семантикой сущностного сказать5. Ср. у Бибихина: «Мы видим, по тому, что лектор говорит, что лектору нечего сказать… слов у него находится бесконечно много, и больше того, он их говорит и говорит именно потому, что ему нечего сказать, – а ему нечего сказать потому, что ему нечего сказать потому, что говорит не человек сам от себя, говорит событие» [4, 256].
Сапгир, строя поэтический текст на социокультурных штампах, которые говорят, при этом не говорят, о чем они говорят, тем не менее говорит-о-том, то есть отстаивает возможность сущностного говорения. В стихотворении неслучайно троекратно повторено о том. Поэтический текст утверждает говорение в собственном смысле слова, в том числе – при помощи использования штампов, топиков, стандартных или стертых оценок; говорить возможно только при условии наличия действительно существующего в бытии мыслителя или поэта, который говоря, безмолвствуя, спрашивая, и даже парадоксально повторяя расхожие истины, тем не менее, несет ответственность за движение мысли.
Еще один прием – это прямая апроприация топика (чаще – серии топиков) автором. Несмотря на то, что конвенциональная речь стремится к сокрытию своего собственного содержания, попадая в пространство поэтического текста, она уже не может лгать. Поэтому все говоримое оказывается своеобразной правдой, уже на другом, дефразеологизированном уровне: «Одни говорят // Что я гений // Я говорю // Это // Действительно так // Другие говорят // Бездарен // Я подтверждаю // Третьи говорят // Я убил человека // Киваю головой // Все что говорят люди // Правда» (Холин, Одни говорят…).
Если говорить и следующий за ним цитируемый топик часто создает ситуацию абсурда: «сразу две свадьбы // батюшка говорит // если по любви – можно…» (Сапгир, «Вова – Марина». Параллельный человек), то сказать в сходной речевой ситуации – это речевой жест, прорывающий – часто абсурдно – завесу повторения говорения:
Заседание академии
Тема
Развитие мышления
У гиппопотама
Докладчик говорил
О влиянии на это
Различных
Философских идей
От мезозойской эры
До наших дней
Впрочем
Сказал он
Нам
Расскажет об этом
Сам
Гиппопотам»
(Холин, Заседание академии…).
Композиционно сказал – это преддверие события, а точнее, само событие (перформатив); говорить же – это говорение-повторение готовыми формулами, представленное в данном случае рациональным научным говорением6.
Однако оппозиция говорить – сказать как философских терминов может быть построении и на иных основаниях. У Лосева в «Музыке как предмете логики»: «Музыка говорит многое, но она не знает, о чем говорит. Ей нечего сказать» [7, 728-729], – говорить связано с эйдетическим, то есть сущностным, а сказать – с логическим, рациональным или эксплицитно выраженным.
Говорить-сказать в ряде случаев вводят стилистическую антитезу разговорной
33
лексики (говорить) и книжной (сказать), что имеет основание в выявлении семантики сущностного говорения: «Псалом № 2 // 5. Хотя я (говорит) не в зуб ногой // но возвещу определение // Господь сказал мне: // ТЫ СЫН МОЙ!» (Сапгир, Псалмы).
Стихотворение Сапгира «Возвращение в Итаку» аккумулирует многие ранее упоминавшиеся семантические особенности концепта говорить-сказать в поэзии лианозовцев, являясь своеобразной декларацией значимости этого поэтико-философского концепта во второй половине ХХ века: «На каюту и часы моя комната похожа // На минуту и весы – что сказать что сказать // Под тахтой улегся пес – но что сказать неизвестно // … // У кого-то есть душа – что сказать неизвестно // … // Говорят она больна – но что сказать неизвестно // Я не знаю что сказать что сказать что сказать // … // У чужих все чужое – что сказать что сказать // … // Говорил поэт Галчинский – и не знаю что сказать // Говорили говорили – не сказали ничего // Есть у каждого свое что сказать что сказать // В этом высшее блаженство и свобода и любовь // И клены и маленький трубач!»7.
Есть язык, есть речь, и нечто всегда сказано; вопрос «что сказать, что сказать?» относится частично к тому, что не удается выразить сказанное непосредственно в словах-понятиях. Несмотря на то, что поэзия Холина и Сапгира основывается на риторике обычной жизни и, казалось бы, поэтический язык должен распасться, а слово – оказаться стертым, десемантизироваться, утратить само себя, этого не происходит. Благодаря композиции, неизолированному существованию десемантизированных слов, они взаимодействуют друг с другом и в результате трансформируются в «живое» слово; эту сложную семантику и призвана воплотить пара говорить-сказать.
В конце XX – начале XXI века мы наблюдаем смену парадигмы на обратную, снова реабилитируется установка на говорить, а не только на сказать. Говорить связано с горизонтальными отношениями, в которых идея творческого пророчества частично снимается. Внутри поэтических сообществ поколения 20-летних постоянно появляется слово говорить друг с другом, но не в драматическом смысле, а сопряженное с неким мы: «сказки братьев грим // о чём это мы говорим? // о времени, об огне // о тебе, обо мне» (Давыдов, Три); «А мы здесь вкопанные стоим, //… // Стоим и дышим друг другу в мех, // … // Где вещи любят нас больше всех – // Ведь мы говорим за них. // Мы тоже станем как вещь и вещь» (Риц, Нет, нужно было поймать такси…); «…И всё, // что мы можем сыграть, это немножко фанка, рэггей, // цыганщины и “Роллинг Стоунз”. И мы говорим – // несите нам свою музыку, так и быть» (Тимофеев, Караоке Satisfaction). Но необходимо уточнить, что подобное значение говорить, сопряженное с мы, в отдельных случаях встречается уже у Сапгира:
мы начнем говорить с людьми – мы начнем и наступит равновесие – мы начнем говорить и наступит – мы начнем равновесие – говорить равновесие – говорить и наступит с людьми – мы начнем и наступит
(Сапгир, Ясновидящая).
Если в XX веке философ или поэт обязан был принять на себя ответственность за сказанное, за сказать, оставив говорение (повторение) избитых истин на потребу обывателю, то XXI век пытается быть верным событию говорения. Критерий ответственности, в частности ответственности поэта или философа, перестает разделять полюса говорить и сказать, так как говорить и сказать вообще перестают быть полюсами.
34
Литература:
1. Айги Г. Отмеченная зима. Париж, 1982.
2. Айги Г. Поля – двойники, М., 2006.
3. Айги Г. // Журнал «Воздух», №1, 2007.
4. Бибихин В.В. Внутренняя форма слова. СПб., 2008.
5. Блок А. Собр. соч. в 8 т. Худ. лит., М., 1960.
6. Левинас Э.: Путь к Другому. Сборник статей и переводов, посвященный 100-летию со дня рождения Э. Левинаса. СПб., 2006.
7. Лосев А.Ф. Самое само. М., 1999.
8. Пастернак Б. Собрание сочинений в 5 т. М., 1989.
9. Поляков А. // Девять измерений. М., 2004.
10. Риц Е. // Журнал «Воздух», № 1, 2007.
11. Риц Е. Город большой. Голова болит. М., 2007.
12. Сапгир Г. Собрание сочинений в 4 т. М., 1999.
13. Тимофеев С. // Журнал «Воздух», № 3, 2007.
14. Хайдеггер М. Бытие и время. М., 1997.
15. Хайдеггер М. Время и бытие. Статьи и выступления. М., 1993
16. Хармс Д. «Сборище друзей, оставленных судьбою…». Т.2. М., 2000.
17. Холин И. Избранное. Стихи и поэмы, Москва 1999.
18. Шестов Л. Философия трагедии. М., 2001.
1 «"публичность"… ближайшим образом правит всем толкованием мира и присутствия и оказывается во всем права… на основании невхождения "в существо дела"… Публичность замутняет все и выдает так скрытое за известное и каждому доступное… люди (man) преподносят всякое суждение и решение, они снимают с всегдашнего присутствия ответственность» (Хайдеггер 1997. Перев. Бибихина); «Так язык идет под диктатуру публичности. Последняя заранее решает, что понятно и что надо отбросить как непонятное» (Хайдеггер 1993. Перев. Бибихина).
2 «То, что еще и сегодня лишь предстоит сказать, только и могло бы, пожалуй, послужить стимулом к тому, чтобы направить человеческое существо туда, где оно с мыслящим вниманием обратилось бы к правящему им измерению бытийной истины» (Хайдеггер. Письмо о гуманизме. Перев. Бибихина).
3 В русском переводе Е. Кацевой заглавие эксплицируется как «Из разговоров Густава Яноуха с Францем Кафкой»; см. Janouch G. Kafka m`a dit, Paris, 1952.
4 Барак можно понимать и параллельно хайдеггеровскому понятию «язык – дом бытия», то есть в слове, представляемом Холиным, нельзя быть дома.
5 Здесь уместно вспомнить анекдот, рассказанный в биографии Хайдеггера, написанной Р. Сафрански: Муж сидит в ресторанчике каждый вечер допоздна. Его спрашивают – А что ты домой не идешь? – Дома жена, – отвечает. – Ну и что? – А она все говорит и говорит… – О чем же она говорит? – Вот этого она не говорит (см. Сафрански Р. Хайдеггер: германский мастер и его время / Перев. Баскаковой Т.А.).
6 Ср. у Хайдеггера: «язык еще к тому же и фальшивил, потому что ему не удалось… отбросить тем не менее неуместную ориентацию на “науку” и “исследование”. Впрочем… вначале и нельзя было говорить иначе как из горизонта существующих понятий, употребляя привычные для него рубрики» (Хайдеггер 1993. Письмо о гуманизме).
7 Ср. дальнейшее развитие этой модели: «Так сказать, ничего не сказать // … // Как сказать ни о чём: не сказать» (Поляков).