СОНЕТ КАК ОТРИЦАТЕЛЬНАЯ ФОРМА В АВАНГАРДНОЙ ПОЭЗИИ XX–XXI ВЕКА


Н.М. Азарова (Москва)


Литературно-художественный авангард в социокультурном пространстве российской провинции: история и современность: сборник статей участников международной научной конференции (Саратов, 9-11 октября, 2008 г.). – Саратов: Издательский центр «Наука», 2008. – С. 439-446.


Русская поэзия второй половины ХХ века воспринимала «сонет» как одну из наиболее кодифицированных форм, тем не менее сохраняющую некоторую актуальность, в какой-то степени форму-символ владения навыком кодифицированной поэзии. Подобное восприятие диктовало следующий шаг: это форма, от которой необходимо отталкиваться, форма, удобная для отступления, в том числе иронического отступления (сонет как ироническая форма развивался, например, Т. Кибировым: «Чтоб как-то структурировать любовь, // избрал я форму строгую сонета» [Кибиров 2002, 209]).

Однако, говоря о «сонете» как отрицательной форме в поэзии авангарда, необходимо иметь в виду, что авангард трактует не только и не столько форму «сонета», сколько отталкивается от самого слова сонет, а восприятие слова как содержащего отрицание нет уже, в свою очередь, навязывает отступление от формы и приоритет отрицательности как таковой: «однако мне и мил, и дорог // и твой привет, и твой сонет – // хоть ты меня покинешь скоро, // но тем не менее и нет» [Аронзон 2006, Т.2, 162].

Функционирование слова сонет определяется особенностями более широкого явления, характерного для мышления авторов поэтических и фи-


439


лософских текстов ХХ–XXI века – феномена, который необходимо определить как «встроенное отрицание».

Встроенное отрицание – это тип «отрицательной константы» как выявления отрицательной семантики (или устойчивых отрицательных коннотаций) в слове, не имеющем отрицательного лексического словарного значения, или в неотрицательной словоформе. Наличие встроенного отрицания определяется формальным присутствием в слове (словоформе) сегмента, омонимичного отрицательному форманту не (или в отдельных случаях формантам ни или нет), и устойчивым (регулярным, частотным, преимущественным) попаданием данного слова или словоформы в отрицательное семантическое поле. Это семантическое поле может быть контактным (ближайший контекст) или определяться семантической структурой целого текста (характерно для лирического стихотворения). Для выявления встроенного отрицания должны наличествовать оба признака (формальный сегмент и наличие семантического поля), тем не менее, в отдельных случаях некоторые отрицательные семантические константы (например, семантика апофатического отрицания слова свет) можно уподобить встроенному отрицанию на основании регулярности второго признака (отрицательного семантического поля). Однако этот признак не является достаточно релевантным, чтобы выявить в лексеме свет встроенное отрицание, правильней здесь говорить о наличии отрицательной семантической константы. Так, например, явную семантику отрицания содержит слово сон, вернее, словоформа сне. Следующие строчки можно прочитать как «есть здоровое да в нездоровом не»:«скажет: чувак погулял и всё // ты же скажешь: ан нет вот не всё // есть здоровый смысл в нездоровом сне» [Давыдов 2006, 82], что напрямую концептуализируется К. Кедровым в формуле не-сне, подчеркнуто восходящей к философским текстам: «отныне // я в тесном не-сне живу» [Кедров 2002, 96].

Принцип сочетания анаграммы и отрицания очень важен: ряд анаграмм имеют уже устойчивый культурологический характер – это регулярные анаграммы, или анаграмматические константы. Типичной регулярной анаграммой является Ницше (Nietsche); фамилия содержит отрицательный формант ни (nie), возможно, это способствовало тому, что именно Ницше


440


стал олицетворением нигилизма в философии и культуре, в том числе и русской.

К таким устойчивым закодированным отрицаниям по анаграмматическому принципу в русском языке можно отнести встроенное отрицание в лексемах небо и снег. Встроенное отрицание в слове небо – регулярная культурологическая анаграмма, реализующаяся во множественных контекстах: «Смотрите, смотрите – нет места земле // От края небес до оврага» [Пастернак 1985, 55]; «Несчастно как-то в Петербурге. // Посмотришь в небо – где оно?» [Аронзон 2006, Т.1, 198]; «Потому с вопросом, где бы? // я хожу, хожу по небу, // но уж много, много лет // в Петербурге неба нет» [там же, 154]; «когда в окне светлеют не // дома не окна не в окне – // бо видит небо перемену» [Сапгир 1999, Т.1, 179]. У Г. Айги встроенное отрицание в небо трактуется как положительное отрицание: «а // наконец приближаюсь там нет никого никогда не бывало // лишь серебро // давнего чувства – свободным теплом надо лбом и плечами // о // это легкое // поле – сиянием в небо» [Айги 2006, 181].

Современная поэзия имеет тенденцию связывать слова со встроенным отрицанием. В следующем примере все четыре члена отрицательного ряда небо-нет-свет-снег связаны как рифмой, позицией конца строчки, так и семантически: «Но из всех отверстий земли и неба // Прибывает то, что есть, и то, чего нету, // Прибывают гости на свадьбу безымянного света // Безымянного света и безымянного снега» [Гронас 2007, 58].

Встроенное отрицание должно быть регулярным в текстах различных авторов, однако ряд встроенных отрицаний, например мне (как в известнейшем стихотворении «Мне жалко что я не зверь…» А. Введенского, где мне наделяется отрицательной семантикой), появляется и в философских и в поэтических текстах, в то время как некоторые встроенные отрицания характерны только для поэтических текстов, например снег, благодаря специфике самой лексемы и ее малой частотности в философских текстах. Все встроенные отрицания отражают семантическую потенцию общеупотребительного языка. Встроенное отрицание в слове сонет составляет скорее исключение, так как отрицательная семантика здесь носит частично терминологический характер и актуальна только для поэтических текстов.


441


Некоторые русские глагольные формы потенциально содержат отрицание (станет как ста-нет). Однако такое отрицание нельзя считать встроенным, так как в сознании говорящего оно не настолько актуализировано, как лексико-грамматический изоморфизм не – снег, не – мне.

Для авангарда и поставангарда становится актуальным встраивание не и нет в слово на правах равенства части и целого, равенства форманта и слова.

Заложенное в жанре сонет отрицание – это не отрицание жанра, а вхождение отрицания в определение границ и семантики жанра: именно регулярное соответствие сонет – нет, эксплицированное или нет, определило развитие этого жанра в последней трети ХХ – начале XXI века.

Классическим примером здесь является «Пустой сонет» Л. Аронзона. Стихотворение заявляет о том, что именно сонет является наиболее адекватной формой для выражения семантики наполненного отрицания. И. Кукуй справедливо отмечает, что «сонет – одна из наиболее отрефлектированных Аронзоном форм [добавим – и не только Аронзоном, а вообще поэзией второй половины ХХ века], воспринимаемая им как творчество того, чего нет в природе – и, в силу этого, одновременно и обладающее высшей ценностью, и не заслуживающее особого внимания» [Кукуй 2004]. Далее исследователь, сопоставляя «Пустой сонет» Аронзона и «Пустой сонет» А. Волохонского, приходит к выводу, что поэтические программы и их реализация настолько различны у двух поэтов, что говорить о прямой преемственности невозможно. Однако безусловная общность появляется, если, сопоставляя строчки из сонета Волохонского «Вот не сонет» и характерные аронзоновские строчки «И право, где же в ней сонет? // Увы, его в природе нет» [Аронзон 2006, Т.1, 130], исходить именно из семантики встроенного отрицания, которую развивает жанр сонета в конце XX века. В этом случае лежащее на поверхности отрицание «природности», то есть признание определенной искусственности формы, встраивается в более широкое онтологическое отрицание, предопределенное отрицательной семантической структурой формы. Это положительное отрицание находит свою кульминацию в термине «небытие» («И право, где же в ней сонет? // Увы, его в природе нет. // В ней есть леса, но нету древа: // оно – в садах небытия»). Далее, необходимо отметить почти неизбежное в данном контексте нагнетание отрица-


442


тельной напряженности появления неба («Природа, что она? подстрочник // с языков неба? и Орфей // не сочинитель, не Орфей» [там же]); небо здесь реализует уже определенное русским поэтическим сознанием встроенное отрицание: небо – не быть – небытие. Недаром в написанном одновременно стихотворении этот ряд эксплицитно развернут, хотя и не в сонете: «На небе молодые небеса, // и небом полон пруд, и куст склонился к небу, // как счастливо опять спуститься в сад, // доселе никогда в котором не был. // Напротив звёзд, лицом к небытию, // обняв себя, я медленно стою…» [там же, 131].

В «Забытом сонете» положительная отрицательность небытия определяется как добытие: «Ещё шесть строк, ещё которых нет, // я из добытия перетащу в сонет». Создается понятие небытие-добытие, в котором бытуют формы положительного отрицания. Именно из этих форм конструируется сонет Аронзона. Подобные формы находят выражение и в частотной синтаксической конструкции «nomen, которого нет» (онтологическое имя, которого нет), например «ещё шесть строк, ещё которых нет» или «и всё – в печали, нет уже которой» [там же, 162, 157]. Это присутствие отрицания в утверждении и обратного дает возможность декларировать возможность сонета не в форме сонета: в следующем примере конструкция «музы́ка, нет которой» способствует появлению сочетания «сонет несочинённый»:

Тело ходит без опоры,

всюду голая Юнона,

и музы́ка, нет которой,

и сонет несочинённый!

[там же, 158]

Встроенное отрицание (сонет – нет) предопределяет развитие таких культурных топосов, как пустота, молчание, темы ничто и т.д.:

Молчание теперь обрамлено,

оно – ячейка невода в сонете

[там же, 173]

В «Пустом сонете» Аронзона апофатика подчеркивается графикой: сонет расположен в виде прямоугольника, определяющего апофатические границы (апофатическое очерчивание пространства: «вам так внушить, вам


443


так внушить, не потревожив ваш вид травы ночной, ваш вид её ручья, чтоб та печаль, чтоб та трава нам стала ложем…»), а его центром является пустота – наиболее удачная реализация семантики «нет» в сонете [там же, 182-183].

Апофатика Аронзона (в какой-то степени уже у Д. Хармса – «Ноль и нуль») возможно, действительно связана с концепцией нуля: ноль понимается как сжатие, высвобождение некоего пространства в Боге, в пределах которого создается мир. Заполнение ничто – это не творчество «из пустоты» (как потом у Г.Сапгира), а это заполнение неизначально пустого пространства. Апофатика как своеобразное создание неотрицательного пространства внутри отрицательного поля: то есть границы полагаются отрицанием.

Апофатическое отрицание – это некое втягивающее пространство. В авангардной поэзии идет активный поиск грамматических средств для адекватного выражения этого «вбирания отрицания» – это не строгое ограничение по краям: «и нету сил мне оборвать мычанье. // Но мы способны смастерить сонет» [там же, 147].

Подзаголовком к стихотворению Сапгира «Нечто – ничто», название которого прямо отсылает к традициям философских трактатов обэриутов, является «метафизический сонет», то есть семантика сложного отрицания опять же поддерживается отрицательной семантикой жанра: «метафизический» – это некое положительное утверждение, сонет – отрицательное: «НЕЧТО – НИЧТО // метафизический сонет» [Сапгир 1999, Т.2, 45].

Более игровым вариантом аронзоновского «пустого» сонета является «СОНЕТ С ОБРАТНОЙ ПЕРСПЕКТИВОЙ» В. Кривулина, в котором, как и у Аронзона, сама структура и графика подчеркивает «нет» в «сонете», то есть сонет построен по схеме: 3+3+4+4, и последний катрен звучит как: «и конечно мы без имени без рода // неизвестно я или не-я // это видит из толпы у входа // из безвидности из недобытия» [Кривулин 2001, 49], где типично постмодернистская декларация, расшатывающая определенность: я или не-я (ср. сапгировские «и есть и нет / и тьма и свет» [Сапгир 1999, Т.1, 163]) – приводит к созданию термина недобытие. Слово недобытие в последней строчке сонета, а учитывая обратную перспективу, в первой строчке сонета, явно продолжает аронзоновский ряд сонет – небытие, но транс-


444


формирует положительное и скользящее отрицание в более простую семантику неопределенности.

Характерны заглавия сонетов. У Сапгира, Кривулина, Кедрова нет в заглавиях сонетов обыгрывается многократно: «СОНЕТ О ТОМ ЧЕГО НЕТ» [Сапгир 1999, Т.2, 31], «СОНЕТ – НЕТ» [Кедров 2002, 19]. Заглавие стихотворения Г.-Д. Зингер делает следующий шаг: избегает редупликации форманта нет, а прямо декларирует сонет как отрицательную форму, вводя более выразительный формант не: «НЕ СОНЕТ».

Заглавие сонета Сапгира построено на наложении двух приемов – косвенного двойного отрицания, во сне содержащее формант не, и сонет, содержащий нет: «СОНЕТ ВО СНЕ» [Сапгир 1999, Т.2, 38].

Отрицательность в сонете может становиться и сюжетообразующим фактором, как в стихотворении Аронзона, начинающемся характерной конструкцией «Погода – дождь. Взираю на свечу, // которой нет…», и определять появление драматических элементов, в том числе диалога, который варьирует тему нет, приобретающую таким образом тотальное звучание: «Не знаю состоянья, // в котором оказаться я хочу, // но и скончаться нет во мне желанья. // Сплошное «нет». Как будто бы к врачу // пришёл я показать своё страданье // и вместо ааааааа я нееееееет ему мычу, // и нету сил мне оборвать мычанье. // Но мы способны смастерить сонет» [Аронзон 2006, Т.1, 147].

Сонет как отрицательная форма предопределяет не только густоту отрицания в тексте, но и концептуализацию отрицания. «Не сонет» Зингер построен на характерном превращении всё в нет, то есть на придании понятию всё отрицательной семантики; стихотворение заканчивается оригинальной транспозицией слова нет (являющегося одновременно частью слова сонет и символизирующего сонет как отрицательное целое), которое субстантивируется в женском роде (взлетающую НЕТ):

всё отброшено в дождь – за тюль и далее – в лужи.

не могу смотреть на это подолгу:


на комнату с дождём и книжной полкой,

не заслоняющие взлетающую НЕТ

[Зингер 2005, 34]


445


В стихотворении Зингер соблюдение формы сонета или даже отхода от нее становится излишним: сонет как отрицательная форма становится символом поэтического пути присутствия в мире. Справедливости ради нужно сказать, что этот путь, путь сонета (необязательно в форме сонета) был увиден уже Аронзоном:

На разных языках: поздно!

Млечный путь – сонет.

Я знаю людей:

вечер.

Волны.

Нарцисс и Эхо.

Я не знаю

[Аронзон 2006, Т.1, 224]



Литература:


Айги 2006 – Айги Г. Поля-Двойники. М., 2006

Аронзон 2006 – Аронзон Л. Собрание произведений. В 2 т. СПб., 2006

Гронас 2007 – Гронас М. Песок по пустыне // Воздух №4, 2007

Давыдов 2006 – Давыдов Д. Сегодня, нет, вчера: Четвертая книга стихов, М. 2006

Зингер 2005 – Г.-Д. Зингер. Четыре Це: Книга стихов. М., 2005

Кедров 2002 – Кедров К. Ангелическая поэтика, Университет Н. Нестеровой, 2002

Кибиров 2002 – Поэты-концептуалисты: избранное. М., 2002

Кривулин 2001 – Кривулин В. Стихи юбилейного года. М., 2001

Кукуй 2004 – Кукуй И. Два «Пустых сонета»: анализ стихотворений Леонида Аронзона и Анри Волохонского // Поэтический язык рубежа ХХ-ХХI веков и современные литературные стратегии : Сборник научных трудов. – М., 2004

Пастернак 1985 – Пастернак Б. Избранное, Т.1. М., 1985

Сапгир 1999 – Сапгир Г. Стихи и поэмы. В четырех томах, Т.1,2. М., 1999



446

7