Типологическая близость русского философского и поэтического слова в текстах XX века
Н.М. Азарова
Мир русского слова и русское слово в мире. Материалы XI конгресса МАПРЯЛ. Варна, 17-23 сентября 2007 г. Т.3. Sofia: Heron Press. 2007. С. 279-286.
В ХХ веке обозначается сближение философского и поэтического слова, поэтического и философского дискурса. Философское понятие, сближаясь с поэтическим словом, одновременно противопоставляется научному слову. Можно выделить те поэтические и философские тексты, в которых близость поэтического и философского слова наиболее очевидна и значима для развития языка философии и поэзии. В русской философии – это сочинения Льва Шестова, Семена Франка, Якова Друскина, Алексея Лосева, Александра Кожева, о. Павла Флоренского, Владимира Соловьева и некоторых современных философов – Валерия Подороги, Владимира Бибихина. В русской поэзии XX – XXI века близость поэтического и философского слова очевидна в стихотворениях Даниила Хармса, Александра Введенского, Осипа Мандельштама, Геннадия Айги, Генриха Сапгира, Виктора Кривулина и в текстах ныне живущих поэтов: Константина Кедрова, Владимира Аристова. Параллельные процессы и сближение философского и поэтического слова не является особенностью только русской культуры и словесности, но аналогичные процессы имели место в Европе, особенно очевидна близость философского и поэтического слова в немецкой и французской словесности (философские тексты М. Хайдеггера, Х.-Г. Гадамера, Ж. Деррида, А. Бадью, и поэтические – П. Целана, С. Малларме, М. Деги).
В то же время русский философский дискурс, будучи достаточно поздним, изначально типологизировался в связи с понятием словесности, а не с понятием научного знания (произведения Соловьева, Флоренского, Бердяева). В самом понятии словесности, которое объединяет и философский и поэтический дискурс, уже содержится предпосылка для типологического сближения. Если развивать тему словесности по отношению к русским философским текстам, то необходи-
279
мо обратить внимание на характерное словоупотребление рядом авторов слова писатель как синонима слова философ. Например, Шестов, характеризуя истоки философии Ницше, называет философа писателем: «Можно принимать или не принимать учение Нитше, можно приветствовать его мораль или предостерегать против неё, но зная его судьбу, зная, как он пришёл к своей философии... нельзя не возмущаться им, не негодовать против него… На этом писателе – мученический венец» [Шестов 2001: 23-24]. Обращение к Ницше нельзя считать случайным, так как именно его тексты стали для многих русских философов образцом философского текста, близкого поэтическому и противоположного позитивистскому научному.
Благодаря специфической ситуации в советской России, когда «профессиональные философы» писали наукообразные тома по марксизму-ленинизму, а собственно философией занимались философы-филологи – под именем эстетики, литературоведения, языкознания, – философский дискурс имеет некоторую слоистую структуру (например – у Лосева): чередуются абзацы подчеркнуто научно-филологического дискурса и абзацы собственно философские, и именно они обнаруживают явную близость лосевского языка к поэтическому дискурсу. Например, если Лосев пишет о Платоне, то все-таки философский (поэтико-философский) дискурс преобладает, а если же об иных античных авторах – чисто филологический (научно-филологический). Эту линию дальше – но в более свободной манере – продолжает Бибихин [Бибихин 1999].
В то же время такие явления культуры 30-х годов XX века, как кружок обэриутов (более правильное название – «чинари»), выдвинул как одну из своих основных задач сближение философского и поэтического слова.
В качестве убедительного примера разноуровневой близости двух типологически непротиворечивых текстов можно привести два текста, обнаруживающих не только явное ритмико-синтаксическое сходство, но и совпадение в сочетаемости и в семантическом объеме на уровне отдельных слов.
Первый текст:
«НЕ́ТЕПЕРЬ»
«Это есть Это. // То есть То. // Это не то. // Это не есть не это. // Остальное либо это либо не это. // Всё либо то либо не то. // Что ни то и ни это, то ни это и не то. // Что то и это, то и себе Само. // Что себе Само, то может быть то да не это, либо это да не то. // Это ушло в то, а то ушло в это. Мы говорим Бог дунул.»
Второй текст:
«СА́МОЕ САМО́»
«I Вещь не есть не-вещь // 1. Вещь не есть сознание вещи // 2. Вещь не есть ни материал вещи, ни её форма, ни соединение того и другого // 3. Вещь не есть ни один из ее признаков, ни все её признаки, взятые вместе // 4. Я, мир и Бог также не суть их собственные признаки // II Вещь есть сама вещь // 1.Вещь определима только из себя самой…».
Первый из приведенных текстов – поэтический, это апофатический верлибр Даниила Хармса «Не́теперь» [Хармс 2000: 70], второй, философский – это оглавление к философскому сочинению А.Ф. Лосева «Са́мое Само́» [Лосев 1999: 425-445]. Хотя формула «Логики» Аристотеля «А есть А. // А не есть не А. // Всякая
280
вещь есть А или не А…» изначально просматривается и у Лосева и у Хармса, и даже в какой-то мере определяет структурную близость этих текстов, но их семантическая близость гораздо глубже и основана не столько на синтаксисе исключения третьего, сколько на сходных способах и задачах наделения семантикой положительного отрицания каждого отдельного слова текста. Кроме того, и философский и поэтический текст формируют новые понятия (или, в другой терминологии – поэтико-философские концепты), такие, как «не́теперь» и «Са́мое Само́».
Непрочность и неизвестность «сейчас» воплощается в заглавном концепте стихотворения Хармса «Не́теперь» – характерен перенос ударения и слитное написание, что превращает заглавие стихотворения Хармса в философское понятие, сходное с «несуществованием» Друскина, «непостижимым» Франка и др. Но и в дальнейшем тексте очевидна семантическая близость поэтико-философского понятия «Само́» у Хармса («Что ни то и ни это, то ни это и не то. // Что то и это, то и себе Само. // Что себе Само...») философскому понятию «Са́мое Само́» у Лосева (философско-поэтический статус и в том и в другом тексте подчеркивается написанием с прописной буквы).
Работа Лосева «Са́́мое Само́» не была опубликована при жизни ученого, чудом уцелела в пожаре 1941 года в его квартире и была напечатана только в 1994 году. Хармс не мог знать ни о заглавии лосевской работы, где в названии «Са́мое Само́» оба слова не только написаны с прописной буквы, но и проставлены ударения, ни о ее содержании. Сходным образом и Лосев, писавший свою работу в середине 1930-х годов, конечно, не мог читать Хармса «Не́теперь», впервые опубликованного в бременском собрании сочинений 1978 года.
Хотя удивительно, что интуиция Лосева о чувственной текучести совпадает с интуицией Хармса – буквально по годам – и получает тождественное не только лексически, но и графически оформление, но в то же время такие случайные совпадения объясняются более общим явлением сближения языка поэзии и философии и типологическим сходством отдельных слов, прежде всего тех, которые в тексте мыслятся как ключевые.
В философии задача сближения философского слова с поэтическим и необходимость прибегать к языковым средствам, сходным с поэтическими, связана с осознанием недостаточности причинно-следственных построений и структурирования философского текста по типу научного. В ХХ веке появляется установка на отказ от дискуссии как элемента философского текста, за счет чего философский текст ещё более сближается с поэтическим, что обуславливает отказ от строго научной терминологии прямых доказательств и слов с подчеркнуто обобщающей семантикой, что декларируется, например, в следующем высказывании Шестова: «Зачем последнее слово? Зачем мировоззрение? Разумеется, я говорю о философии и о философах, о людях, стремящихся как можно более увидеть, узнать, испытать в жизни. Для обыкновенной житейской практики законченность по-прежнему остается неизменным догматом» [Шестов 2001: 321-322].
Направленность текстов Шестова на поэтические связана, в том числе, с осознанием неадекватности принятого семантического объема философского термина: «Человеческая жизнь находится за пределами, поставляемыми нам всею совокупностью имеющихся в языке отвлеченных слов» [Шестов 2001: 55]. В то же время, отказ Шестова от операции с привычными философскими терминами неизбежно ведет к проблеме проведения границ между философией и пропове-
281
дью. «…в чем существенная разница между философией и проповедью и кому нужна проповедь, кому философия» [Шестов 2001: 55] – в этом высказывании философ сближает или фактически отождествляет поэтический текст Шекспира с философским. Однако такая позиция является крайней и не разделяется всеми философами, даже современниками Шестова. Так, например, Густав Шпет, язык которого, хотя декларируется им как научно-философский, тем не менее, также обладает многими характеристиками поэтического слова, категорически предостерегает против чрезмерной экспрессии философа, когда «вся его работа будет носить только литературный характер…» [Шпет 1994: 220], и когда философия превращается в «догматические декламации метафизики», а язык философии во имя экспрессии «истязает все формы логического выражения» [Шпет 1994: 137].
Таким образом, видимо, нельзя основывать типологическую близость философского и поэтического текста на подчеркнутой экспрессивности высказывания или, в частности, на превращении философского слова в экспрессему. Задача философского слова – сохранить ту необходимую меру экспрессивности, которая не ведет к сужению семантики слова, а напротив, способствует углублению и уточнению семантического объема уже существующего или нового понятия.
Проблема нейтральной или почти нейтральной экспрессивности философского слова-понятия осознается не только философами, но и поэтами, превращающими философское понятие в поэтико-философский концепт. Так, в поэзии Г. Айги: «– и – трансзабытье – // – оползни – косо – и жалко» [Айги 1982: 32], или в следующем примере, где поэт использует характерные для философского текста словообразовательные модели с “пра-” и “сверх-” в сочетании с явно “экзистенциально” маркированным (от Кьеркегора) корнем “страх”: «и “я” говоря называем его расхитителем // одного неизменного // праодного своего же сверхстраха» [Айги 1982: 62].
Определение «поэтической функции» как направленности на сообщение как таковое, на сообщение ради него самого (по Якобсону), и его развитие в лингвопоэтике с равным основанием можно отнести и к «ключевым словам» философских текстов. В следующих примерах из Франка и Лосева суггестивный философский текст позволяет представить слово как философский термин в полном семантическом объеме поэтического слова:
(1) «Уже этимологический смысл слова «предмет»… указывает на то, что под ним разумеется нечто точно очерченное, как бы неподвижное, что, как таковое, и есть предстоящая нашему познанию цель (“мета”) или стоит перед нами как бы по образцу твердого тела, на которое мы наталкиваемся…» [Франк 1990: 255]
(2) «Все действительное рождается из лона возможного как… сущей мóчи. Сама же потенциальность, или мочь, хотя и принадлежит к реальности и образует ее первичную глубину, но никак не может быть названа действительностью…» [Франк 1990: 266]
(3) «По сущности не-сущее ничем не уступает сущему.
…Она <подлинная сущность материи> есть сущно не-сущая, энергийно-данная не-сущая; ее бытие – в не-бытии» [Лосев 1999: 427].
Как видно из приведенных примеров, философское слово может представлять собой, во-первых, слово живого языка и традиционный философский термин
282
одновременно («предмет»), во-вторых, слово живого языка, которое переосмысляется как авторский философский термин («мочь» – как существительное), и наконец, типично философское слово-термин «не-сущая», которое переосмысляется по типу живого слова. Однако во всех трех случаях реализуется свойство авторефлексивности (автореферентности), которое присуще как поэтическому, так и философскому слову.
«Поэтическая функция, понятая как качество, пронизывающее совокупное пространство текста, весь комплекс его выразительно-содержательных планов и компонентов, как будто свидетельствует о механизме, который в рамках целого сам себя может понять или определить как целое» [Ужаревич 1999: 623].
Семантическую структуру философского слова можно противопоставить научному термину. Если идеальный научный термин однозначен и рассматривает контексты как средство семантической редукции, уточнения, определения, положения семантических границ, то философское слово призвано «оживить» собственно языковые значения.
Приоритет первичного, неделимого, значения общеязыкового слова в философском тексте можно ярко продемонстрировать, если обратиться к явлению философской (онтологической) этимологизации. Например, у Флоренского: «Terminus, i или termen, inis, или termo, inis происходят от корня ter, – означающего: “перешагивать, достигать цели, которая по ту сторону”. Итак, terminus – граница… в самом термине «термин» без труда осязается первичный сакраментальный смысл, и это священное перво-значение – не случайность в плоскости философской... философская терминологическая чеканка, общеупотребительного слова проявляет в слове его первичный слой, заволоченный более поздними односторонними его произрастаниями, законно, но обедняюще, расчленяющими перво-коренную слитую полноту и метафизичность слова» [Флоренский 1990: 218].
Философ осознает, что первоначальное значение этимона должно сохраняться в новом философском слове и в идеале коррелировать с целым философским текстом, что перекликается с современными лингвистическими концепциями, например с утверждением, что любая производность, вторичность связана с «утратой некоторых свойств и возможностей исходной единицы – с их редукцией, деформацией и даже “деградацией”» [Кустова 2004: 348].
Действительно, философами вариативные, коннотативные, семантические прорастания слова мыслятся как односторонние, обедненные и теряющие целостность первоначального значения.
Философское слово должно оставить семантику предыдущих философских текстов, сохранить полный семантический объем и прирастить новые, но не окказиональные, а общеязыковые значения. Следующий пример из Друскина демонстрирует наращивание общеязыковых значений сложным философским термином «бесконечная заинтересованность» в процессе развития философского текста, при котором ни сочетание слов, ни отдельно взятое слово в сочетании, не теряет полного семантического объема слова живого языка, то есть не превращается в термин, функционирующий в научном тексте: «Как сказал бы Кьеркегор, я бесконечно заинтересован в этих практических выводах… если другой бесконечно не заинтересуется моими практическими выводами, то они и не обязательны для
283
него… У него другая бесконечная заинтересованность и вполне возможно, что свою бесконечную заинтересованность он выполняет лучше, чем я свою… нет никакой объективной иерархии или рангов бесконечных заинтересованностей, и одна не выше и не ниже другой… В страхе Божием я не только скрываюсь от лица Его, но одновременно и бесконечно заинтересован Им… Он дал мне лицо – бесконечную заинтересованность Богом» [Друскин 2004: 300, 312].
Задача философского слова – это выдвижение нормативного слова как наличного языкового материала в такие позиции, при которых слово, актуализируя все прежние употребления в философских текстах, тем не менее, мыслится как потенциальное. Эта задача была актуальна для философских текстов ХХ века, так как узуальное слово представлялось частично или полностью десемантизированным из-за фразеологичности употребления.
Гадамер говорит о семантической близости философского и поэтического слова в плане приоритета эстетической функции над коммуникативной. Явная семантическая близость при понимании некоторой общности задач философии и поэзии очевидна в параллельном примере из творчества «чинарей»: философского слова Друскина и поэтического слова Введенского: «Мое видимо, а то, что видим, – за видимым, придумано мною…» [Друскин 2004: 522]; «воспоминанье мним как дерзость, // за то мы и палимы» [Введенский, Элегия].
Определения, данные Гадамером поэтическому слову, имеют обратимый характер, то есть не менее выразительно характеризуют и задачи слова в философском тексте: «Герметичность такой лирики в конце концов совершенно необходима в эпоху средств массовой коммуникации, или как иначе слово может вырваться из потока сообщаемого? Как иначе может оно сосредоточиться в себе, если не отстраняясь от привычного речевого ожидания?» [Гадамер 1991: 121]
Типологическая близость философского и поэтического слова осознается самими философами и поэтами, что обуславливает конвергенцию философских и поэтических текстов и интертекстуальность на многих уровнях, в частности на уровне отдельно взятых лексем. Необходимо отметить, что совпадения и прямая интертекстуальность многих слов-концептов характеризуется обратимостью: движение происходит как от философских текстов к поэтическим, так и от поэтических к философским. Например, «Световолие» Целана является основой для развития поздним Хайдеггером концепта «света» и «про-света», так и дословное совпадение с неоплатонистическими текстами, включающими концептуальный ряд света, в поэзии Геннадия Айги обусловлено не прямым взаимодействием с неоплатонистическим дискурсом, а поэтической интерпретацией текстов Кьеркегора и русской религиозной философии: «…чрез сияние познается и чувствуется, что такое есть самый свет… оно подготавливает слабые и хрупкие очи смертных людей к восприятию блеска самого света.» [Ориген 2000: 7]; «Эта внутренняя светлость или освещенность предполагает сам свет как принцип освещения, истинное предполагает саму истину… всякое откровение есть в конечном счете свечение, освещенность, явление себя в свете…» [Франк 1990: 441, 447]; «свободный // безучастный свет: // как будто вспять – свежо – обращено начало» [Айги 1982: 522]; «лето такое – почти вознесение // света над городом…» [Айги 1982: 150].
Таким образом, при анализе концептуальных рядов в поэзии и в философии
284
необходимо постоянно иметь в виду внутреннюю форму слова и поэтическую структуру концепта, которая знакомит воспринимающего с самой структурой слова или словосочетания, показывает ему элементы, из которых эта структура складывается. Поэтическая структура слова в этом смысле является отличительным признаком не только поэтического, но и философского текста.
С другой стороны сближение философского и поэтического слова также является парадигмой развития поэзии ХХ века. Философия рассматривает поэтическое слово как заведомо «потенциальное», и в поэзии, ориентированной на философию, поэтическое слово, направленное на само себя, более не признает приоритет коннотативных или окказиональных значений над собственно языковыми. Поэтическое слово обретает особенный статус, который можно назвать поэтико-философским концептом.
В отличие от научного дискурса, философский и поэтический дискурс ХХ века антидискриптивны и антиобъяснительны. Они самодостаточны в плане отказа от примеров. Семантика философских и поэтико-философских понятий, как правило, определяется длительностью целого текста – возникают особые семантические отношения части и целого. Философское и поэтическое слово антитерминологично. И поэтическое и философское слово обладает синхронно-диахронной диффузностью, что можно продемонстрировать на примере приема этимологизации в поэтическом и философском тексте. Языковые проблемы, возникающие при переводе на иностранные языки поэтических и философских текстов, сходны.
И поэтический, и философский текст характеризуются напряженным антиавтоматизмом восприятия. Вячеслав Вс. Иванов в работе «Чет и нечет», сравнивая научный текст с детской речью, выделяет общие типологические свойства: в детских стихах дети соединяют слова, для них еще бессмысленные, в грамматически правильные сочетания; серьезный научный текст характеризуется примерно теми же свойствами. «Серьезный научный текст на любом естественном языке может характеризоваться грамматической правильностью при непонятности для большинства читателей значительного числа слов… Это создает удобные условия для спекуляции на псевдонаучности, а также для пародии <на научный текст>…» [Иванов 1998: 426] В этом смысле взрослые стихи противопоставлены детским. Можно использовать мысль Иванова с обратным знаком, чтобы противопоставить слово в философском тексте слову в научном тексте. Задачей философского и поэтического дискурсов, противопоставляемых научному, является осмысление «глубинной» семантики слова при возможном сохранении полного семантического объема общеязыкового слова. Для этого может использоваться принцип, прямо обратный (абсолютно противоположный) как детским стихам, так и научному тексту – осмысляется «живое слово», существующее слово языка, но оно тяготеет к появлению в той или иной степени грамматически неправильных сочетаниях, что подразумевает напряженный антиавтоматизм восприятия.
Если XIX в. переводит поэтическое слово в публичное пространство коммуникации, десакрализуя его, то ХХ век ресакрализует поэтическое, а вслед за ним и философское слово.
285
Литература:
Айги 1982: Г.Айги, Отмеченная зима, Paris, 1982
Айги 2006: Г.Айги, Поля-двойники, М., 2006
Бибихин 1999: Бибихин В.В., Слово и событие, М., 1999
Введенский: А. Введенский, http://www.vvedensky.by.ru/poetry/
Иванов 1998: Вяч.Вс. Иванов, Чет и нечет // Избранные труды по семиотике и истории культуры, Том I, М., 1998
Гадамер 1991: Г.-Г. Гадамер, Философия и поэзия // Актуальность прекрасного, М., 1991
Друскин 2004: Я. Друскин, Лестница Иакова, СПб., 2004
Кустова 2004: Г.И. Кустова, Типы производных значений и механизмы языкового расширения, М., 2004
Лосев 1999: Лосев А.Ф., Самое само: Сочинения, М., 1999
Ориген 2000: Ориген, О началах, СПб., 2000
Ужаревич 1999: Й. Ужаревич, Проблема поэтической функции // Роман Якобсон, Тексты, документы, исследования, М., 1999
Флоренский 1990: П.А. Флоренский, У водоразделов мысли, Т.2., М., 1990
Франк 1990: С.Л.Франк, Непостижимое // Сочинения, М., 1990
Хармс 2000: Д. Хармс, Стихотворения // «…Сборище друзей, оставленных судьбою»..: «чинари» в текстах, документах и исследованиях, Т.2, М., 2000
Шестов 2001: Л. Шестов, Философия трагедии, М., 2001
Шпет 1994: Г.Г. Шпет, Философские этюды, М., 1994
286
The typological proximity of philosophical and poetical word appearing in XX-th century texts
The philosophical concept in the XX-th century approaches to the poetical word and simultaneously goes in contrast to the scientific word. The notion of the “poetical function” as a direction to the statement as such and its development in the linguistical poetics can be attributed to the “key words” of philosophical texts. The semantical structure of a philosophical term is compared to the semantical structure of a scientific term. XX-th century’s philosophical and poetical texts are antidescriptive and antiexplanatory, are characterized by an intense antiautomatical perception. The semantics of philosophical and poetic concepts are determined by the length of the whole text.