Уланов А. Предисловие к книге Ду Фу
Есть радикальный разрыв между речью, поясняющей наличное, и речью, стремящейся увидеть новое. Ничего общего, кроме букв, они не имеют.
Европейское авангардное изобразительное искусство конца XIX – начала XX века сформировалось во многом благодаря японской и китайской графике. Еще Ван Гог с восхищением копировал японские гравюры (не догадываясь, что однажды аккуратно воспроизвел рекламную надпись публичного дома). Привлекала именно выразительная концентрация – не тысячи нудных штрихов академического рисунка, а несколько точных и динамичных линий и пятен.
Вскоре и литература Запада открыла концентрированность иероглифического языка. Без работы Эзры Паунда непредставима не только англоязычная, но и любая современная европейская поэзия. В России в то время китайским языком интересовался, например, Крученых (что нашло отражение в некоторых его произведениях).
Далее русская литература (и живопись) оказалась на коротком поводке удобопонятности. Соответственно, перевод стал изложением смысла в привычной среднему читателю форме, то есть в виде бледного подражания Золотому (порой – о неслыханная свобода! – Серебряному) веку русской поэзии. Такой перевод обычно добросовестно воспроизводил содержащиеся в стихе китайские имена, исторические события, реалии культуры, но часто возникало ощущение, что гораздо интереснее читать обо всем этом непосредственно в комментарии к тексту.
Китаеведы прекрасно понимали, с чем они имели дело. Н.И. Конрад, комментируя «Восемь стансов об осени» Ду Фу, замечал: «Но сейчас же вслед за словами “во второй раз расцвели” идут слова “других дней слезы”. Они именно идут вслед, а не входят в состав какого-то синтаксического целого. Грамматической связи между этими двумя словосочетаниями нет никакой». Так что же в этих повторно расцветших хризантемах? Воспоминания о прошлых горестях? предчувствие горестей будущих? предчувствие будущих слез при воспоминании об этих цветах? Все это вместе, и многое другое. Поэтому китайские комментаторы не единодушнее. Послушаем снова Н.И. Конрада (об «Одинокий челн крепко привязан»): «Цянь Цянь-и передает содержание этого стиха так: поэт крепко привязал здесь свою лодку, держа ее на случай: может быть, и окажется возможным отправиться в путь. Он сделал это потому, что в его душе все время жила мысль о родных местах. Иначе толкует эти слова Шао Фу: он считает, что образом крепко привязанной лодки поэт хочет выразить мысль о том, что телом он привязан к этим местам, но душа его – далеко. Наконец, третье толкование дает Гу Чэнь: лодка поэта привязана к берегу крепко; так же крепко привязано, сковано его сердце, все время стремящееся к родным местам». На многозначность синтаксиса накладывается многозначность образности. Другой знаменитый китаист, В.М. Алексеев: «“Яшмовый” по русски не звучит, но для китайца это – эпитет ко всему дорогому, лучшему, как к предметам, так и к отвлеченным понятиям. Так, имеем целый ряд приложений этого эпитета к следующим словам: девица, доблесть, лучший человек, милый, прекрасный человек, весна, лютня, столица (эмпиреи), чара вина, сосуд и его сравнения, луна, небо, чистое сердце, друг, облик, письмо, лицо, красота и т. д., наконец, царь и бог. Происходит это несоответствие языковых возможностей оттого, что в китайской поэзии яшма обладает мистическими свойствами: она чиста, струиста, тепла и влажна, мягка и тверда, не грязнится, блестит, бела, обладает чистым звуком; влажна, но не потеет; угловата, но не убивает и т. д. Всех этих образов в русской поэзии, а следовательно, и в русском поэтическом языке нет». Но понимать – одно, решиться изменить поэтический язык (который может быть очень пластичным, а может – очень косным) – другое.
Чтобы перевод стал стихотворением – то есть событием языка – он должен принадлежать поэту, способному активизировать язык, развернуть его потенциальность. Собственные стихи Наталии Азаровой, концентрированные, многозначные, внимательные, полные превращений друг в друга мира и речи, дают основу для ее переводов. Другая основа – рефлексия. Азарова – одна из немногих филологов, исследующих язык современной поэзии. Поэтому есть смысл обратить особенное внимание на ее комментарий переводчика «Поэзия Ду Фу и стратегия современного поэтического перевода». Это обоснование не только принципов перевода (что само по себе важно), но и принципов современного обновления русского поэтического языка.
Все-таки, видимо, именно концентрированность, множественность смыслов (а не рифма или разделение на отдельные строки) и является признаком поэтического языка. Благодаря ей поэзия и может что-то открывать, а не быть рекламным слоганом (который тоже в рифму) или перечнем действий по включению стиральной машины (который тоже разделен на строки). Благодаря ей и возможна встреча поэзии и поэзии в переводе. Работа Азаровой предлагает средства услышать эту многозначность.
перед домом моим
обнажённым белое вижу,
наполняют его
комья тёмные хризантем.
– нечто настолько ослепительно белое, что на его фоне темны хризантемы? Или мертвящий холод, в котором завяли цветы?
Если дать языку возможность уйти от чрезмерно разъясняющих, ограничивающих смысл связок – он сможет передать взаимопроникновение и взаимопревращение вещей:
зависает стрекозами медленно мягко
поверхность воды дрожащей
превращением ветер трепетом в свет
текут меняясь местами
Превращаются друг в друга и события, в которых далеко не всегда можно однозначно выделить причину и следствие.
сменой света и тьмы день
окончание года торопит
В том и дело, что торопят друг друга и день, и окончание года.
весною ленив изношенный свет
– свет изношен сам по себе? Весной? Значит, весна не только раскрывает бутоны, но и изнашивает? А как светит этот изношенный свет? Поэтическая речь и должна далеко заводить и поэта, и читателя – а иначе зачем она?
Концентрации смысла способствует и связь синтагмы одновременно и с предыдущей, и с последующей.
расставаясь о возвращеньи
обычно смущённая речь
нелёгкой была
и твоя дорога сюда
Да, речь нелегка, но и дорога не легче. Так речь становится течением реки, где каждая волна отдельна, но связана с другими.
свеча
догорает дрожью
нескончаема ночь звуком рога
скорбь
говорит собой
лунный цвет в целом небе
Номинативный ряд, расположение слов рядом друг с другом в ассоциативной, а не синтаксической связи, русская поэзия постепенно осваивает. А вот то, что Ч. Олсон называл пространственной композицией, движение по всей поверхности страницы – пока не очень. Между тем в иероглифической поэзии возможность совместного прочтения слов, соседних по вертикали – очевидное дело.
Открытия продолжаются.
берег реки цветами вдоль
– протяженным может быть не только пространство, но и качество (когда философия наконец догадается воспользоваться накопленной в поэзии многозначностью мира, а не просто видеть в поэзии иллюстрацию к тем или иным своим положениям?)
вот заполняется
сплошью сплошною воздух
Повторение может быть углублением, возведением в степень. Может быть небольшим сдвигом, уводящим затем далеко, как в музыке минималистов. Может переводить в иное пространство (ночь ночи – не ночь, скорее всего, и не темнота, а совсем другое). Повторения и нет – в одну реку дважды не войти.
Причем соблюдение предложенного В.М. Алексеевым принципа равенства количества иероглифов в строке оригинала и (не служебных) слов в строке перевода приводит к тому, что перевод Азаровой оказывается метрически урегулирован: строки китайского стихотворения одинаковы по количеству иероглифов, соответственно, перевод получается с одинаковым количеством ударений в строке.
Поэзия Ду Фу помогает и восстановить внимание к такому огромному, но почти невостребованному в современной русской поэзии источнику смыслов и ассоциаций, как природа (о многочисленных перепевах на тему «травка зеленеет, солнышко блестит» речь не идет). У Ду Фу даже простые упоминания природных объектов ведут к очень непростым результатам. «В глициниях и плюще на скалах – луна // Вот уже освещает на отмели тростников и мискантов цветы» – обычный пейзаж? Но Н.И. Конрад замечает, что глицинии и плющ цветут летом, а тростник и мискант – осенью. И получается то ли ощущение ирреальности внешнего, то ли наложение нескольких временнЫх слоев (где? в памяти?), то ли… и так далее.
Разумеется, читая Ду Фу, следует помнить, что это поэзия времени и культуры, в которых отсутствовало само понятие индивидуальности. Отсюда, например, перегруженность стихов риторическими общими местами. Современная китайская поэзия развивает не Ду Фу и Ли Бо, а скорее Т.С. Элиота (чья «Бесплодная земля» была переведена на китайский в 1927, через год после выхода на английском; русский язык ждал ее до 1975). А из китайских классиков в Китае сейчас появляется только что-то подобное заполоняющим Россию копиям с копии копии Пушкина.
Но если учесть, что Т.С. Элиот растет из Паунда, то это тоже в каком то отношении китайская классическая поэзия… Во всяком случае, никакая традиция не поможет поэзии оставаться живой без взаимодействия с литературами на других языках.
А с третьей стороны, например, в американских и европейских исследованиях по дзен-буддизму нередка мысль, что западный человек способен взять из дзен-буддизма больше, чем человек традиционной восточной культуры, именно потому, что для него это не устоявшийся канон (каковым дзен все-таки является на Востоке), а голос среди многих других, индивидуально подвижная точка зрения.
С четвертой – поклонник рифмы и особой пригодности для нее русского языка явно не уступает в косности китайцу, считающему всех иностранцев варварами. Если все-таки услышать Ду Фу, Паунда, Крученых и Наталию Азарову – возможно, получится понять, что язык поэзии может быть гораздо свободнее (что вовсе не означает – бессвязнее).
А Ду Фу продолжает идти через голод и мятежи, бездомность и отчаянье. Готовый к службе государству, но отказывающийся от нее, поскольку такому государству нет смысла служить. Там, где привилегию критиковать императора дают только тем, кто ей не воспользуется, где приходится последнее одеяло менять на рис, а птицы промокли так, что не могут взлететь. Внутри катастрофы.
осенью думать можно спокойно
об уже ушедшей стране
Но, несмотря на это, – благодарный разнообразию мира и речи.
знаю место где должно
ответить весеннему свету
благодарный с хорошим вином устроюсь
на посланной доле судьбы