Н. М. Азарова (Москва, МПГУ)
«ЗОНЫ СХОЖДЕНИЯ» И ОСНОВАНИЯ ДЛЯ СБЛИЖЕНИЯ
ЯЗЫКА ФИЛОСОФИИ И ЯЗЫКА ПОЭЗИИ
Язык философии: традиции и новации. Материалы межвузовской конференции, Москва, 7–8 декабря 2010 г., РГГУ, 2010. – С. 5-12.
О близости языка поэзии и философии говорилось на протяжении многих веков. Однако если для философов такая постановка проблемы является сравнительно традиционной, то для лингвистов она сравнительно нова. Действительно, ни в типологии дискурсов, ни при изучении текстов различного типа и межтекстового взаимодействия, ни в теории функциональных стилей язык философии и философский текст не становились предметом внимания лингвистов, а высказывания о близости философии и поэзии носили случайный и, как правило, метафорический характер. Возможно, настало время выявить теоретические основания для сближения языков философии и поэзии. Удобным термином представляется термин конвергенция; конвергенция философского и поэтического текстов XX–XXI веков может быть рассмотрена системно. Конвергенция философских и поэтических текстов – это образование зон «схождения» на разных языковых уровнях, что предполагает процессуальность и обратимость взаимодействия текстов, обнаружение параллельных явлений в их развитии, наличие общих оснований для сближения, а также появление синкретичных и пограничных текстов.
Схождение философского и поэтического текстов обусловлено, с одной стороны, непротиворечивостью основных типологических признаков этих текстов, а с другой – может объясняться сознательной стратегией на сближение философского и поэтического языков.
Философские и поэтические тексты сближаются на основании стратегии, направленной на поиск онтологических референциальных взаимоотношений человека и мира, на борьбу с абсолютной детерминированностью мышления системой языка, его конвенциональными структурами, на максимальное выявление потенций языковой системы и актуализацию творческого начала и авторского характера текста.
Стремление философов и поэтов найти адекватное словесное выражение новой категории ведет к осознанию недостаточности конвенциональных языковых средств и к постоянному переосмыслению форм выражения, выработанных предыдущими текстами.
В качестве оснований для сближения философских и поэтических текстов необходимо назвать и такие признаки обоих типов текста, как актуализация семантической мотивированности грамматических, словообразовательных, фонетических и других ресурсов языка, признание эстетической функции слова и текста, значение эвристического момента
5
называния «живым» словом, автокоммуникативность, автореферентивность (поэтическая функция является одной из основных и для философского текста), а также поиски структурной свободы текста, особый тип связности, установка на предельную целостность текста, суггестивность, разноуровневый изоморфизм, антиавтоматизм чтения. Эти и другие основания создают предпосылки для сближения этих типов текста в различные периоды развития национальных культур и языков, однако реализация этой возможности зависит от конкретного исторического этапа развития языков национальной философии и поэзии.
В ХХ – начале XXI века конвергенция философского и поэтического текстов носит регулярный характер и подчиняется определенным закономерностям. Это явление приобретает системный характер для русской, немецкой, французской словесности.
Русские поэтические и философские тексты не только наглядно и очевидно демонстрируют явление конвергенции, значимое для развития поэтического и философского языков, но и позволяют продемонстрировать взаимодействие двух подсистем. Сближение философского и поэтического текстов имеет место на всех уровнях языка: оно проявляется в грамматике, словообразовании, лексике, фоносемантике и структурной организации текста. Основными зонами конвергенции в области словообразования и грамматики являются формы и семантика отрицания, система местоимений, функционирование предлогов и префиксов, преобразование субъектно-объектных отношений, в частности в причастиях, дефисные образования, этимологизация.
Философский и поэтический тексты сближаются в развитии семантики и форм онтологического отрицания, положительного отрицания, апофатического отрицания, встроенного отрицания и скользящего отрицания. Семантика скользящего отрицания представляется развитием семантики отрицания как динамического выражения присутствия утверждения в отрицании и отрицания в утверждении: «Рассуждать не рассуждать» (9, 848), Ты был ты не был здесь не каждым (В. Аристов).
Развитая модель дефисного отрицания не- с регулярным появлением дополнительного ударения на форманте не- (не-вещь, не-сущее, не движение, не-сон) позволяет расшатать семантику прямого отрицания, маркировать онтологизм отрицания и концептуализировать сам формант не-: «Утверждая, что оно может быть не-личным, мы еще не утверждаем его безличности, мы только допускаем, что оно может быть и свехличным, и многоличным, и даже единоличным» (17, 78).
Параллельный и взаимообратимый процесс находит отражение в концептуализации отрицания и, в частности, концептуализации не- как самостоятельного понятия, в поиске дополнительных форм отрицания, а
6
также в актуализации способов выдвижения отрицания в сильную позицию: «… замыкающее, абсолютно обособляющее “не”… “не” как абсолютное разделение» (16, 536). В текстах ХХ–XXI веков очевидна стратегия на усиление позиции отрицания в тексте и поиск новых форм отрицания, в частности, конечного отрицания: я Есенин я умер мне страшно мне не (А. Санников); рамочного и палиндромического отрицания. В тексте С. Булгакова палиндромическая пара не-…-ен создает рамочную конструкцию апофатического отрицания: «Ибо Он неограничен, и недвижен, и беспределен» (5, 109); на этом же принципе построено известное стихотворение А. Введенского «Мне жалко что я не зверь…»: Мне не нравится, что я смертен, / Мне жалко, что я не точен. Философские и поэтические тексты демонстрируют явный синкретизм предлога и префикса. Интуиция философов и поэтов основана на восприятии «омонимичных» префикса и предлога как единого слова-морфемы, которое мыслится как заданная совокупность, понимаемая как целое и позволяющая продемонстрировать диалектику понятия: «отставание, от-стояние от события мира» (3, 15); Что было до небытия? До донебытия? До додонебытия? До дододонебытия? (Л. Аронзон); «Со-знать… выразить “с мысл” переживаний и восприятий других людей, которые тут же рядом со мною… Предполагаемый с-мысл всякого сознания есть абсолютное сознание» (14, 5–6, 20); Без словье и без-звучие; в небе одном / из без смыслов – едином! (Г. Айги).
Одной из основных зон схождения является местоименная система. Для философского и поэтического текстов характерна местоименная ориентированность, которая объясняется исключительной потенцией местоимений концептуализировать референциальную семантику. Наделение местоимения атрибутами в препозиции, в том числе местоименными атрибутами (это ничто, чистое, вечное ничто, это всё), модель, регулярная для философского текста, появляется и в поэтическом тексте. Моделью трансформации я, общей для философских и поэтических текстов, является оппозиция или совмещение я как понятия и реального я говорящего. Эта модель основана и на оппозиции среднего и мужского рода и, соответственно, склоняемого и несклоняемого я: «о своем уже утерянном невинном я я даже не могу сказать: я… Пусть я будет рефлексом утерянной невинности во мне, а я сам – грешник» (9, 41); Я внезапно растворилось / Я дыра в стене домов / Сквозь меня душа пролилась. / Я форточка возвышенных умов (Д. Хармс).
Одна из центральных формул местоименной поэтики обоих текстов – металицо Ты + ты (Ты с прописной буквы и ты со строчной буквы). Это металицо строится на соотношении постоянного и переменного
7
референта. В то же время философские и поэтические тексты реализуют некую потребность языка в несклоняемости, противопоставленной склоняемости. Семантически нагруженным становится как сам факт несклоняемости, так и совмещение онтологической семантики номинатива и семантики косвенного падежа: «das Schweigen zum Du» (18, 42); «Откровение “ты”» (16, 347); и в бассейнах и в ржавых душевых // есть тепло но мне бы теплоты // вдохнуть ты – одушевить (М. Котов). Несколько примеров из такой важной зоны конвергенции философского и поэтического текстов, как дефисные образования: l’Homme-du-Désir-et-de-l’Action (20, 397); возникновенье // и в ряд устроенье (Г. Айги); «Взгляд-в-даль» (13, 255); Zur-Tiefe-Gehn, Aber-Du (П. Целан); два Бога-в-одном (А. Скидан); être-au-bord (М. Деги); qui vive (Р. Эго).
Стратегия дефисных комплексов – стремление найти идеальную (или более или менее адекватную) диалектическую форму в языке; эта форма призвана быть воплощением диалектического слияния прерывности и непрерывности, нерасчлененности и членения. Появляется возможность динамизировать понятие внутри самого́ развернутого дефисного образования, передать семантику «покоящегося движения», со-отнести единичные понятия друг с другом. Дефис, таким образом, выступает как средство образования единого понятийного комплекса вокруг центрального концептуализируемого компонента (например префикса): se de-viene y se de-va (М. де Унамуно), Alle die Namen, alle die mit- // verbrannten (П. Целан), сверх-осознанья взрывом (А. Иличевский), «до-предметной» (11, 200) и др.
Схождение философских и поэтических текстов на лексическом уровне проявляется как в освоении поэтическими текстами философской лексики, так и в самостоятельном, параллельном развитии лексем, подразумевающем различную степень обусловленности (в том числе и обратимой обусловленности) на разных этапах прямого и непрямого взаимодействия текстов. Примером последней модели конвергенции на лексическом уровне может служить функционирование лексем говорить / сказать. Философские и поэтические тексты независимо друг от друга развивают оппозицию говорить / сказать. Говорить развивает семантику ‘повторения, поддержания социально детерминированной коммуникации’. Говорить, таким образом, маркирует язык man, публичности. Сказать концептуализируется как ‘сущностное говорение, позволяющее выявить, проявить реальность, ответственное говорение (в том числе речь поэта)’, сказать – это ‘говорить то, что требует быть сказанным’: Все говорили кругом / О болезнях, врачах и лекарствах (А. Блок); Ты вправе, вывернув карман, / Сказать: ищите, ройтесь, шарьте (Б. Пастернак); Говорят она больна – но что сказать неиз-
8
вестно / Я не знаю что сказать что сказать что сказать / У чужих все чужое – что сказать что сказать (Г. Сапгир); «он… говорит и говорит именно потому, что ему нечего сказать»; «Я хочу с-казать вещь… эта вещь, с-казанная мною, перед вами появилась» (4, 256, 208). В новейших текстах, однако, эта оппозиция частично снимается, говорить начинает соотноситься со стратегией нелогоцентрического говорения: Мы говорились у реки… (А. Поляков). Показательны в этом смысле параллельные термины Э. Левинаса dire и dit: «Dans ce Dit, nous surprendrons cependant l’ècho du Dire dont la signification n’est pas assemblable» (21, 96).
Конвергенция философского и поэтического текстов может служить определяющей характеристикой как индивидуального стиля, так и коллективного идиолекта. Так, в идиостиле Г. Айги поэтико-философские концепты являются ключевыми, например концепт ум развивает семантику причастности и теологической акциденции: и в уме будто что-то ловя – договаривает // нашим умом или: о бога ли в себе – его ли ум купаешь // и этим – до меня себя рябишь.
Коллективный идиолект – это язык тесного сообщества, представляющий собой своеобразную подсистему, формирующуюся внутри национального философского и поэтического языка своего времени и отвечающую критерию опознаваемости авторства как коллективного авторства. Этот феномен представлен в русской культуре ХХ века философско-поэтическим идиолектом обэриутов, выдвинувших в качестве одной из своих основных задач сближение философии и поэзии. Можно отметить целый ряд лексем, представляющих собой термины коллективного авторства (вестник, равновесие, всё, это, то, мерцание, дыра). Эти лексемы фигурируют параллельно и как философские термины, и как поэтико-философские концепты. Феномен коллективного идиолекта является примером сознательной стратегии на сближение философского и поэтического языков и демонстрирует предельное выражение конвергенции текстов на всех уровнях.
На текстовом уровне зонами конвергенции являются структурно-ритмическая организация текста, композиционная рамка, в частности, типы заглавий, структура заглавно-финального комплекса, фоносемантика, графика, структурирование философского текста при помощи поэтического. В текстах актуализируется структурно-семантическая общность строфы, параграфа и абзаца как ритмико-графических единиц. Регулярно концептуализируется сама структура текста, семантизируется граница текста (или внутренние границы). В философском тексте это проявляется, например, в совмещении в заглавно-финальном комплексе семантики философского термина и семантики структуры текста (конец,
9
начало, всё). В результате конвергенции появляются синкретичные и пограничные тексты: философская поэма, внутритекстовые и самостоятельные стихотворения философов, стихотворения философа с философским комментарием философа, стихотворения поэта с философским комментарием поэта, тексты «записей». Философский комментарий к поэтическому тексту, в отличие от других типов комментария, например филологического, не представляет собой метатекст, а демонстрирует явление конвергенции философского и поэтического текстов.
Подробный анализ взаимопроекции философских и поэтических текстов и исследование зон конвергенции позволили выделить типологические признаки языка философских текстов XX–XXI веков и представить описание языка философии как подсистемы национального языка.
Философский текст, обладая самостоятельным статусом, равноположен другим видам текста, таким, как художественный или научный. Основными типологическими признаками философского текста являются автореферентивность, предельность (или неаддитивность), неэксплицируемость (философский текст плохо поддается операции редукции как изложению основной мысли, выделению темы или структурированию инварианта нескольких текстов). Это и такие признаки, как антиавтоматизм восприятия, суггестивность, определяющая роль «я текста» (в частности, предпочтение экзистенциального я объективирующему мы).
Философский дискурс – это дискурс, находящийся в постоянных поисках своих закономерностей и оснований. Философский текст регулярно продуцирует развернутую рефлексию над собственными кодами, в частности характерна эксплицированная и имплицированная грамматическая рефлексия философов.
Любой дискурс может быть встроен в философский текст, так же как и в художественный. Философский текст – это «авторский текст», то есть текст с подчеркнутым авторством. Он характеризуется особым режимом межъязыкового взаимодействия. Для него характерна установка на предельную целостность, которой определяется, в частности, режим цитирования, коренным образом отличающийся от принятого в научном тексте.
Семантика и функционирование философских терминов отличны от научных. Философские термины (разум, другой, бытие, здесь бытие, непостижимое, всеединство и др.) многозначны, характеризуются «неотрывом» от нетерминологического значения, обладают аксиологическим потенциалом, плохо поддаются «тематизации»; для них характерна относительная переводимость. Философский текст не пользуется
10
готовыми терминологическими определениями, каждый текст стремится заново определить даже известные, традиционные философские термины. Важным свойством философского термина является его определяемость целым текстом.
Философский текст характеризуется определенными типологическими особенностями в словообразовании, в частности, собственными словообразовательными моделями. В русском языке это, например, отместоименные модели на -ость (этость, чтотость, ктовость, яйность), постфиксальные (и послеложные) модели типа бытие-для, рывок-к, понятие о и др. Уже названные дефисные образования различного типа, в том числе дефисная модель с не- (не отношение), становятся нормативными для современного русского философского текста.
Философский текст также демонстрирует целый ряд особенностей в грамматике. Ряд явлений уже был обозначен при характеристике зон конвергенции. Кроме того, можно назвать частеречные трансформации, определяющиеся именной ориентированностью, переосмысление категорий числа, рода, переосмысление субъектно-объектных отношений в разных грамматических формах, в частности трансформация управления («допущение мыслей без слов, мыслей, обнаженных от слов» [6, 13]), абсолютизация связки есть, функционирование грамматических парадигм как средства репрезентации понятия: жизнь воскресающая воскресшая (Л. Карсавин), «невыразимое единство “есмь есть”, которое и есть сама реальность» (16, 290).
Многие особенности философской мысли и текстов детерминированы возможностями системы национального языка. Например, развитие понятия бытие (Sein) в немецком языке определяется наличием инфинитива sein, омонимичного существительному, то есть формы, способной выразить быть и бытие одновременно. На этой возможности, предоставляемой системой, основано хайдеггеровское Dasein, концептуализирующее наличие глагольности в имени. Кроме того, немаловажны и связи с притяжательным местоимением sein, предоставляемые системой языка. «Бытие (das Sein) имеет значение своего (des Seinen)» утверждает Г. Гегель (7, 129), и с него же начинается история сближения и дистинкции понятий Sein (Бытие) и Schein (Явление, Видимость), предопределенная сходным звуковым обликом слов. Рифма Г. Гегеля, подхваченная Ф. Ницше, становится классической.
Система русского языка и ее возможности определяют развитие таких фундаментальных философских терминов, как сущность и существование, бытие и событие (и со бытие): «Вопрос же, почему сущее существует, – вопрос, очевидно, неестественный, совершенно искусственный» (15, 68), «существование всегда “со-бытийно”» (12, 150).
11
Язык философских текстов представляет собой подсистему, которая формируется внутри общенационального языка с целью обнаружения ранее не найденных в системе потенций мысли и обладает собственной нормой (исторической), находящейся в постоянном динамическом взаимодействии с нормой литературного языка. Для философского текста так же, как и для поэтического, характерен режим потенциальности.
Потенциальность по отношению к языку философских и поэтических текстов можно понимать и как актуализацию заложенных в общеязыковой системе механизмов и отношений, а с другой стороны – как возникновение вербальных форм, представляющих собой новую сферу потенциальности для общенационального языка.
Зоны конвергенции философского и поэтического текстов одновременно являются зонами потенциальности для общенационального языка.
Литература
1. Азарова Н. М. Язык философии и язык поэзии – движение навстречу (грамматика, лексика, текст). М., 2010.
2. Азарова Н. М. Типологический очерк языка русских философских текстов ХХ века. М., 2010.
3. Бибихин В. В. Другое начало. СПб., 2003.
4. Бибихин В. В. Внутренняя форма слова. СПб., 2008.
5. Булгаков С. Н. Свет невечерний. Созерцания и умозрения. М., 1994.
6. Булгаков С. Н. Философия имени. СПб., 1999.
7. Гегель Г. В. Ф. Феноменология духа / Пер. Г. Г. Шпета. СПб., 2006.
8. Друскин Я. С. // «…Сборище друзей, оставленных судьбою». «Чинари» в текстах, документах и исследованиях: В 2-х т. Т.1. М., 2000.
9. Друскин Я. С. Лестница Иакова. СПб., 2004.
10. Карсавин Л. П. О молитве господней. О бессмертии души. Венок сонетов. Терцины. Комментарий к Венку сонетов и Терцинам // Ванеев А. А. Два года в Абези. В память о Л. П. Карсавине. Брюссель, 1990.
11. Лосев А.Ф. Са́мое само́: Соч. М., 1999.
12. Мамардашвили М. К., Пятигорский А. М. Символ и сознание. Метафизические рассуждения о сознании, символике и языке. М., 1999.
13. Подорога В. А. Выражение и смысл. М., 1995.
14. Трубецкой Е. Н. Смысл жизни. М., 1994.
15. Федоров Н. Ф. Соч. М., 1982.
16. Франк С. Л. Соч. М., 1990.
17. Шпет Г. Г. Философские этюды, М., 1994.
18. Buber M. Ich und Du // Das dialogische Prinzip. Stuttgart, 1992.
19. Heidegger M. Sein und Zeit. Tübingen, 1967.
20. Kojève А. Introduction à la lecture de Hegel. Gallimard, 1976.
21. Lévinas E. Autrement qu’être ou au-delà de l’essence. The Hague, 1978.
12